— Что же сказала?
— Да проговорила только: «Что это значит?» Я сдуру-то молви: «Кажись, и впрямь что стряслось», а она и рухни…
— А ты все знала?
— Да что знать-то?
— Про Ермаковы шашни.
— Никаких шашень я не видала.
— Толкуй там… Я все знаю. Он мне сознался.
— В чем ему сознаваться-то, не ведаю… Что любят они друг друга, так какие же это шашни?
— А тебе что еще надобно?..
Этот разговор был прерван вернувшейся Антиповной.
— Послала?
— Послала, батюшка Семен Аникич, послала… Чай, скоро теперь и прибудет. Дай-то Господи, как бы опять вызволил.
Старушка истово перекрестилась.
В опочивальне наступила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием бесчувственной Ксении Яковлевны.
Время, казалось, тянулось томительно долго. Наконец в соседней горнице послышались торопливые шаги. Антиповна бросилась к двери и отворила ее. В опочивальню вошел Ермак Тимофеевич, бледный, встревоженный. Он как бы не замечал никого, остановился у постели Ксении Яковлевны и с немым ужасом уставился на бесчувственную девушку.
Семен Иоаникиевич встал и приблизился к нему.
— Уж, видно, такая судьба твоя, Ермак Тимофеевич… Вишь, какая беда стряслась, как только удалил тебя… — тихо произнес он.
Ермак обвел его помутившимся взглядом.
— Так и убить недолго! — прошептал он.
— Уж ты, как ни на есть, вызволи…