— К чему же он это?
— А к тому, что хотела я ему сватать какую ни на есть из твоих сенных девушек, да и брякнула о том Семену Аникичу, а он мне в ответ: Ермака-де оженить нельзя, так как он волк, сам говорил мне. Как его ни корми, он все в лес глядит.
— Но дядя не знал того…
— Чего он не знал?
— Что он любит меня…
— Знал ли он про то или нет — не ведаю, только вот его сказ какой был.
— От меня он в лес не захочет…
— Все, Ксюшенька, до поры до времени. Мужик-то полюбит скоро, да не споро.
— Он говорит, что никогда никого не любил…
— Язык-то без костей.
— Я верю ему.
— Эх ты, простота! Долго ли провести тебя и вывести… А все я, старая дура, виновата.
— В чем же?
— А в том, что не соблюла тебя. На Домашу негодную положилася. Смерть не люблю-де этого Ермака, — в уши она мне нашептывала. А это она мне глаза отводила, вас покрываючи. Уж подлинно и на старуху бывает проруха. Подожди, задам я ей ужо…
— Ты, няня, на нее не гневайся, ведь это она для меня старалась.
— Уж и постаралася…
— А так было бы лучше, когда бы умерла я?.. — с упреком сказала Ксения Яковлевна.
— Уж не знаю, Ксенюшка, что и сказать тебе… Может, и лучше бы…
— Так-то ты меня любишь?..
— Люблю-то я тебя, Ксюшенька, как мать родная… Только не говори ты мне об этом, не расстраивай сердце мое. И дядя и братцы есть у тебя. Коли отдают они тебя на погибель, их дело, родное, да хозяйское, не мне, холопке, перечить им в чем-либо. Только бы выгнала я в три шеи Ермака и из хором и с земли…