Ермак Тимофеевич

Яков быстро воспользовался этим разрешением.

Во второй горнице он застал, кроме Ксении Яковлевны, и Домашу.

Свидание было сдержанным в присутствии третьего лица, но нежным. Яков попросил дозволения принести привезенные им из Москвы подарки. Разрешение ему, конечно, дали с радостью.

Подарки действительно были такие, что не только у Домаши, но и у Ксении Яковлевны разбежались глаза.

— Прости меня, Яшенька, я о тебе дурно думала… — вырвалось у Домаши.

Яков только посмотрел на нее любовно-укоризненно.

В тот же день Домаша повела его к своей матери. И Мариула благословила их.

Со следующего дня Ксения Яковлевна ежедневно звала в рукодельную Якова, где по ее приказу сенные девушки в песнях величали его и Домашу, как жениха и невесту. Запевалой была невеста. Голос ее звучал особенно чисто и звонко.

Ухарски весело играл и Яков на своей балалайке. Хорош он был и прежде, но теперь казалось, что он вкладывает в свой незатейливый инструмент всю бушевавшую в его сердце любовь и страсть.

И Ксения Яковлевна, и Домаша с восторгом слушали его.

XVII

В глубь Сибири

Медленно тянулось время для Ермака Тимофеевича и его дружины в их чудном зимовье. Первую неделю, другую, когда пещера была им внове, когда приходилось отвоевывать ее себе, как жилье, от прежних обитателей-медведей, попавших казакам на жаркое, люди были веселы и довольны и наслаждались отдыхом после далекого пути.

Но прелесть новизны прошла. Суровая зима окончательно вступила в свои права. Дни стали короче, ночи темнее и длиннее. Отсутствие дела и связанная с ним скука начали давать о себе знать.

Свету даже не было видно, все костры да костры, и это невольно действовало на расположение духа людей. Они приуныли и стали с нетерпением ожидать, когда земля наконец сбросит свои ледяные оковы.

В тех местах делается это не скоро. При нетерпеливом ожидании, как всегда это бывает, время тянулось мучительно медленно.

Наступили и прошли Рождество, Крещение, Сретенье и наконец дождались Благовещенья, а с этим в срединной России совершенно весенним праздником стало теплеть в воздухе и на берегах Чусовой. Появились первые жаворонки. Люди ободрились. Все указывало на их скорое освобождение из пещеры, которая, вначале казавшаяся казакам хоромами, стала в конце концов для них ненавистнее всякой тюрьмы.

Солнце начало пригревать сильнее, и снега стали таять быстро. На Чусовой то и дело раздавался треск — это ломался лед. Голоса набирающей силу весны казались Ермаку Тимофеевичу и его людям лучшей на свете мелодией — вестью будущей свободы.

Но вот лед наконец прошел и Чусовая снова заревела в своих крутых берегах. Давно изготовленные челны спущены на воду, Ермак Тимофеевич и его дружина расселись в них и без сожаления покинули свое волшебное зимовье.

Три дня провели они в пути, когда вдруг берег Чусовой как бы раздался, и река, почуяв простор, широко разлилась по равнине.