В общем, награды Ермака Тимофеевича за время его атаманства всегда признавались справедливыми громадным большинством его людей. Признаны были таковыми и теперешние награды.
Обычно Ермак Тимофеевич ничего не оставлял себе, но на этот раз он изменил этому обыкновению. Среди собранных с убитых кочевников колец одно было особенно массивное и, по-тогдашнему, видимо, хорошей работы. Его оставил Ермак себе — надел на мизинец левой руки: кольцо, бывшее на руке тщедушного кочевника, не лезло на другие пальцы богатырской руки Ермака. Это обстоятельство не осталось незамеченным и даже возбудило толки.
— И на что ему это кольцо, такое махонькое?.. — недоумевал один.
— Наверное, не для себя, — отвечал шедший рядом товарищ.
— Как не для себя?
— Да так.
— Для кого же…
— Может, для зазнобушки…
— Окстись! У Ермака-то зазнобушка?..
— Он что, не человек?
— Когда же это было? Я уж много лет с ним, не замечал такого. Монах монахом…
— А может, теперь и прорвало…
— Несуразное ты баешь, приметили бы…
— А разве не приметил, что он стал чудной какой-то?..
— Сменка-то в нем есть, это правильно…
— Вот видишь!
— Только не с того это, не от бабы…
— А с чего же, по-твоему?
— Со скуки…
— О чем ему скучать-то?