— Садись, садись… — спохватился Ермак Тимофеевич.
— Так как же нам с Ксенией Яковлевной быть-то, добрый молодец? — спросила Домаша.
— Да пусть ей еще понедужится с недельку-другую, то-де лучше, то хуже, — отвечал Ермак.
— Ин будь по-твоему, недужится так недужится. И это можно, я так ей и передам…
— Передай, девушка, возьми в труд… Я по крайности хоть каждый день увижу ее, а может, улучу минутку и словом перемолвиться. Да и Семен Аникич увидит, что хворь-то долгая, больше будет благодарен, коли вылечу. Говорил он мне, что на сердце она жалится, а мне сказать ей совестно, пусть так все на сердце и жалится…
— А ты лечить ей сердце-то и примешься?.. — с усмешкой спросила Домаша.
— Постараюсь…
— Уж ты вылечишь, таковский!..
— А у меня к тебе просьбица… — начал Ермак Тимофеевич, сняв с мизинца кольцо, оставленное им себе при разделе добычи.
— Что это? Колечко? — спросила Домаша.
— Да. Прими в труд, передай Ксении Яковлевне, от Ермака-де, ратная добыча, шлет от любящего сердца.
Девушка нерешительно взяла кольцо.
— Изволь, добрый молодец, только носить-то его нельзя будет… Увидит Антиповна, она у нас глазастая, Семен Аникич, да и братцы, пойдут спросы да расспросы, беда выйти может…
— Пусть спрячет куда ни на есть, может, на минуту и наденет на пальчик свой.
— К чему тогда и кольцо от милого друга, коли не носить его…
— Так-то оно так, да что же делать-то…
— А ты послушай, добрый молодец, девичьего разума…
— Изволь, послушаю…
— На сердце Ксения Яковлевна будет жалиться, так ты скажи Семену Аникичу, что есть у тебя кольцо наговоренное, от сердца-то помогает, дозвольте-де носить Ксении Яковлевне… Он в тебя верит, поверит и тому… Тогда она его и будет носить въявь, на народе, и тебе и ей много приятнее…
— И то, девушка… Какая же ты умница! — воскликнул восхищенный предложением Домаши Ермак Тимофеевич.