— Ясный пень, дату. Апрель. Или март?
— Протокол помечен: двадцать три – тридцать, шестнадцатого апреля двадцать восьмого года, — напомнила Кэйт, — Вы подали заявление в тот же день, когда на вас напали?
— Ясный пень, в тот же день. Когда ещё-то заявлять? — Беременная поглядела на деревянные колодки Кэйт и попыталась притвориться, что на полу ничего нет.
Точно, подумал Марк. Чуть более двух лет назад, и за два месяца до первого убийства в цепочке, — Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, лежим такие в кустах. Целуемся, щупаем, всё такое. Готовимся, в общем… Ну, вы поняли… Бац! Мужик выскакивает из кустов. А у него, ясный пень, ножик…
— Он нож держал: в правой или в левой руке?
— Ясный пень, в руке держал. Не в ноге же? В правой руке, как обычно.
— Что за нож?
— Нож как нож. У всех такие. — Беременная тяжело поднялась с кровати и сделала два шага к крошечному обеденному столу у окна, — Ясный пень, вот такой ножик, какой ещё?
Она держала табельный армейский нож, исцарапанный и с тонким лезвием от длительного использования, но по-прежнему узнаваемый.
— Этот мужчина. Как он выглядел? Какого роста? Вы помните его лицо?
— Ясный пень. Средний такой. Пять-восемь. Ну или пять-девять. Но
— Как он был одет?
— В майке чёрной. И в брюках, ясный пень… Типа, военные брюки, но не от обычной камуфляжки. Я бы стандартную камуфляжку узнала. А чо, легко! Мы перешивали в ателье.
— Лицо. Вы лицо запомнили?
— Ясный пень, лицо. Я чо, дура? Обычное лицо. Немного худой. Волосы чёрные.
— Белый? Чёрный? Азиат?
— Ясный пень, белый. Я же говорю: обычное лицо. Или латинос. Но такой, типа, почти белый.
— А как насчёт носа? Губ? Цвет глаз, может быть? Усы, борода?
— Ясный пень, у него нос! Сифилитик, что ли? Извиняюсь, сэр. Нос не помню. Я всё на ножик