— Синий Кролик всегда казался мне гораздо симпатичнее Красной Шапочки, — она спокойно смотрела на меня сквозь свои очочки. — Он умный, он смелый, с ним весело.
Опаньки.
— Что-то я не догоняю. Тогда зачем ты хочешь от него избавиться?
Она снова отщипнула кусочек от своей бесконечной плюшки, которая за время нашего разговора практически не уменьшилась. Такими кусочками голубей кормить, а не взрослых половозрелых девиц.
— Господин Ёсикава — мой отец. И сколько я себя помню, столько он рисует этого чёртова кролика. Его мастерская завалена эскизами и раскадровками, и на каждом листе непременно красуется самовлюблённая крольчатина, — сказала она со странной интонацией, которую я не смог с ходу распознать.
То ли она злилась, то ли сожалела о чём-то. Мне вдруг вспомнилось выражение, которое я слышал в каком-то гонконгском, кажется, боевике: «зеркальное озеро его спокойствия». С одной стороны — кто знает, что это должно означать, а с другой — я будто действительно увидел, как озеро спокойствия Отличницы наконец-то заволновалось. Его зеркальная, типа, гладь перестала быть гладкой. Смотри-ка, «чёртов» и «крольчатина». Слова-то какие.
— Погодь, погодь. Так ты что, ревнуешь папаню к работе? Совсем сбрендила.
— Нет, не ревную. И нет, не сбрендила, — она покачала головой. — Ты вообще в курсе, как в Японии относятся к работе? Люди годами не берут отпусков. Иногда, чтоб ты знал, даже умирают от переработки.
— Зашибись, — посочувствовал я.
— Отец рисует кролика последние четырнадцать лет — с утра до вечера. Это его четырнадцатая манга, Джефф. Я не хочу стать круглой сиротой раньше времени.
Круглой сиротой? А куда маменька запропастилась? Ладно, не моего ума дело. Просто тема мне знакомая, вот и дёрнулся.
— Осчастливить, значит, желаешь папаню, — протянул я. — Ну-ну. Тут такое дело, детка. Если папане твоему охота убиваться, рисуя одноглазых кроликов, то, как говорится, вольному — воля, спасённому — рай. Пусть рисует бесхвостых долгопятов, облысевших хорьков, безносых утконосов — весь этот зоопарк касается только его. Каждый имеет право тратить свою жизнь на то, что считает важным он сам. А не его дочь, сестра или, э-э… скажем, подруга.
Отличница бросила на меня короткий взгляд и снова отвела глаза. Никак не привыкну к её манере разговаривать, опустив глаза. С виду — паинька, но в тихом омуте — сами знаете.
— Могу ли я поинтересоваться, — включила свою японскую вежливость она, — как прошло ваше с Кайсой-сан «дело»? Пригодился вам номокар?
— Нет, не пригодился, — отрезал я.
Чего мне сейчас хотелось меньше всего, так это вдаваться в подробности долгого дождливого дня, когда я шарился по норвежскому лесу. И уж тем более я не собирался рассказывать о разборках с моей сахарной (бывшей сахарной?), последовавших после моего возвращения. Тихой беседы, прямо скажем, у нас не получилось. Сначала Кайса упирала на то, что мужская солидарность якобы застила мне глаза, потом сказала, что я просто не понимаю, каково это — терять близких, а в конце добавила, что жалеет о том, что мне доверилась. Типа если я не захотел ей помочь, то это самое настоящее предательство, и говорить здесь больше не о чем. Блин. Да что ж я опять об этом думаю, разозлился я и только тогда заметил, что Отличница терпеливо ждёт, пока я вернусь к разговору с ней. Я лениво пожал плечами.
— Номокар у меня, — я кивнул в сторону сумки, стоящей под столом. — Придётся исхитриться и вернуть его обратно в номо-музей. А что касается твоего заказа… Похоже, я завязал делать кого-то счастливым. Ты у нас девочка умная и знаешь, как мир устроен: каждый сам трындец своему счастью.
— Но тебе ведь нужны деньги.
— О, спасибо, что напомнила. Твой аванс я, по ходу, почти весь потратил. Сейчас я на мели, но я отдам в течение года точно.
— Слетай в Токио. Тогда и аванс не нужно будет возвращать, и деньги появятся.
ebooksa