Забытое время

— Ау-у-у-у, — отчасти шутливо окликнула она. — Есть кто?

Понимала, что ответа не дождется.

И однако на том берегу, где волны отслаивались и отступали, открывая блестящую наготу песка, тут и там изрытого ракушками и камнями, а затем исконным своим занавесом покрывая эту рану, Джейни осенил покой. Что-то она там почувствовала. Бога? Мать?

И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио, подумала она.

Но то был Ноа. Ноа — ее ответ; Ноа — сокрытое во тьме. И этого Джейни было достаточно.

Поэтому логично, решила она, глядя на бескрайний простор голубого неба за иллюминатором, что Ноа и приведет ее назад, к этому наиабстрактнейшему из вопросов, ныне нестерпимо уместному. Поскольку дела обстоят так: либо реинкарнация чушь, либо нет. Либо Ноа болен, либо нет. И заранее не выяснить. И рассудком эту дорогу не одолеть — во всяком случае, Джейни не знала как и не могла придумать.

Невзирая на все, что она знала и чего не знала о жизни, невзирая на тысячи тщательно проанализированных необъяснимых случаев, невзирая на минуты паники и многие годы здравого смысла, ей придется вслепую шагнуть в пропасть.

Глава двадцать первая

«Кто ж приходит на пляж таким серьезным», — говорила она. И смеялась над ним.

— Простите, сэр, что?

Это не Шейла; это стюардесса нависла над Андерсоном, предлагает ему воду и претцели. Он встряхнулся, взял пакетик, а от воды отказался, хотя во рту пересохло, — побоялся, опуская столик, толкнуть спящего ребенка.

Мать мальчика сидела подле сына и смотрела в иллюминатор.

Как ее зовут?

Имя провалилось в шахту мусоропровода. Нету имени.

Голова по-прежнему ясная. Просто слово убежало. Вот же оно, прямо перед Андерсоном, дразнится, однако мозг уперся, ни за что не желает потянуться и это слово схватить. Андерсон — прямо какой-то Тантал: хочется пить, хочется есть, он тщетно тянется к прохладной воде и винограду, и они вечно за пределами досягаемости.

Тантал, наказанный за то, что поведал людям бессмертные тайны богов. Тантал питал большие надежды на человечество — ну и к чему это привело? Тантала обрекли на смерть, вот к чему. Изгнали в Аид. И почему Андерсон помнит, как звали Тантала и что с ним приключилось, а вот нужного имени не помнит? Ах, мозг; поди разбери, отчего он помнит то, что помнит, и теряет то, что теряет. Узрите — пред нами Джером Андерсон в Аиде, в глубинах преисподней.

Все стремительно распадается. Имя женщины есть, конечно, в папке, записано в желтом блокноте, а блокнот лежит в портфеле, а портфель валяется под ногами. Нагнись, достань и прочти. Этот клочок информации восстановить можно. Но как предугадать, когда он забудется снова и что еще забудется? Андерсону тут и делать-то нечего, тем более поскольку протокол расследования нарушен. Может, пора остановиться. Рано или поздно мальчик забудет. Но останавливаться Андерсон не умел. Он из тех, кто не останавливается, вот он кто такой и другим быть не умеет с того самого дня, когда возвратился домой из Таиланда, от Энгзли, после первых случаев.

Спустя два месяца он вошел в дверь, весь как под высоковольтным напряжением.

Шейла сидела на диване, подвернув под себя сильные ноги. Вроде бы не изменилась: это лицо, как луна, по-прежнему прекрасное, и нос, сбрызнутый веснушками, и тяжелое облако светлых волос. А вот Андерсон стал другим человеком.

Шейла глядела пристально, оценивающе (Андерсон два месяца ей не писал, только телеграфировал, когда вернется), и его пронзило нежностью — к старому красному дивану, уже истекающему набивкой по швам, к молодой жене, которая не понимает, есть ли еще у нее муж, к предметности и чистому блеску, что составляют жизнь, которую ты проживаешь, к трепетности этой иллюзии. Не успев еще поцеловать Шейлу, не успев снять куртку, он уже вынимал из портфеля и раскладывал на кофейном столике бумаги.