Малец так вылупился — того и гляди глаза из башки выскочат.
— Почему ты меня поранил?
Пол вспотел. Пот его пахнул спиртным, и от этой вони захотелось выпить.
— Я тебя впервые вижу. Я тебя пальцем не тронул, ты чего?
— Ты меня сильно поранил, Поли.
Откуда, блин, малец знает это имя? Пола так не называли уж сколько лет.
— Я не врубаюсь, что ты несешь.
— Я ехал к Оскару, а ты меня остановил. И ты сначала был хороший, а потом поранил.
Пола затрясло. Неужто к нему белочка пришла? Да нет, ну как это?
— Я не знаю, о чем ты. Я тебя впервые вижу. Я тебя не поранил.
— Еще как поранил. Винтовкой.
Пол стоял в дверях. И ушам своим не верил.
— Что-что ты сказал?
— Почему ты так? Я тебе не делал ничего плохого.
Пол спятил. Вот в чем фишка-то. Как в этой жути кромешной — он ее читал в школе, еще до того, как бросил учиться: про сердце, которое стучит под половицами, пока тебе башню напрочь не снесет[45]. И мальца тут никакого нету. Однако вот же он, малец, — возит ногами в грязи, кулачки сжимает, перепуганный до полусмерти, но свирепый. Мелкий желтоволосый малец. Ничего общего с мальчиком, который умер. Или кто-то над Полом издевается? Но кто мог прознать?
— Ты мне даже не дал попробовать, — сказал малец. — А ты обещал.
— Ты откуда про это знаешь? Никто про это не знает, — ответил Пол. Скорее всего, он просто еще не протрезвел. Вот, небось, в чем дело. Но как-то непохоже, что он пьян.
Малец стоял, стискивая кулачки и трясясь всем телом:
— Но почему ты так, Поли? Я не понимаю почему.
И в голове у Пола опять бешено завертелась эта проклятая рулетка, только на сей раз ее не остановить, на сей раз она затормозит там, куда целила всю дорогу.