В памяти всплыл шатер — громадный шатер в Оклахоме, тридцать с лишним лет не вспоминала. Дениз сидит с дедулей, про которого все думали, что он полоумный. Ее мать говорила, что они тут все заклинатели змей, но Дениз было все равно, заклинатели змей — это же интересно, и она повсюду ходила за дедулей хвостиком. Шатер был большой и высокий, как цирковой. Туда набивалась куча народу — Дениз в жизни не видала столько народу разом, просто бесконечные ряды народу. Впереди стоял священник, вещал так громко, что по всему шатру слышно. Долговязый человек, очень темнокожий, и Дениз казалось, что он сердится, но люди ничего, не пугались. Кое-кто сидел тихонько и слушал, а кое-кто смеялся, и вздыхал, и что-то выкрикивал.
Дениз сидела на коленях у дедули, который любил ее больше всех на свете. Она это знала, хотя и не знала, откуда знает. Он клал большую ладонь ей на голову и то и дело дергал за косичку — мол, привет.
Дениз запомнила, что там пели красивые гимны, а потом священник заговорил. Таким тоном, каким люди обычно цитируют Писание:
И истомился народ Израилев в странствии своем, и надежда их угасала в пустыне.
И возроптали они на Бога, и сказали: может ли Бог накрыть стол в глуши?
И Бог дал им манну, чтобы ели они, и одождил их хлебом с неба…
Дениз, помнится, захихикала — ее рассмешил этот стол посреди леса. Она привалилась спиной к дедулиной груди, и его ладонь лежала у нее на макушке, и Дениз чуяла его запах — он пахнул мылом, травой и навозом, — и прямо под этот гвалт она задремала. А потом священник заорал басом:
— Кто желает войти в Царствие Небесное? Кто пришел свидетельствовать? Кого исцелит Его могущество? Назовитесь.
Дениз открыла глаза, а по проходу шли люди. Нет, «шли» — не то слово. Люди скорее шаркали, или хромали, или катились. Люди в креслах-каталках, люди с детьми на руках — дети старше Дениз, а сами ходить не могут. Все они вышли вперед, и назвались, и все они были между собою родственники. Я сестра Грин. Я брат Морган. В таком духе. Один за другим. И все как на подбор больные. Члены одной болящей семьи, и у каждого то зубная боль, то рак желудка, то подагра, то косолапость, то слепота, то паралич. Дениз никогда не видала столько разных болей.
Может, в тот день кого и исцелили, но вряд ли. Дениз не запомнила. Запомнила только свое потрясение — сколько в мире боли, и как это несправедливо, что одной семье досталась такая куча страданий.
А дедуля уже умер. Поехал в Талсу покупать детали для трактора, сердце прихватило, он упал, и поскольку никто не счел, что это странное зрелище — чернокожий на дороге валяется, и никто не подошел, не отвез дедулю в больницу, дедуля умер прямо на тротуаре под жарким солнцем. А бабуля умерла спустя несколько лет, от горя. А мать — несколько лет назад, от диабета. А теперь и Томми умер.
А теперь и ее черед настал.
— Прости меня…
Голос Чарли. Слабый, горестный, прилетел вместе с ветром; уж голос собственного ребенка Дениз всегда узнает.
Чарли где-то там, в беде. И думает, что это он виноват.
Да нет же, Чарли, нет. Ты не виноват. Это я виновата.
Надо было раньше проверить, как там Томми. Надо было вызвать полицию. А я наслаждалась покоем. Надо было раньше проверить, как там Томми, а потом вызвать полицию, потому что тут важно действовать быстро. Кто ж этого не знает? Когда пропадает ребенок, нужно приступить к поискам немедленно, это правило номер один, золотое правило «Сигнала ЭМБЕР»[46]. Надо звонить в полицию. Безотлагательно.
Но Дениз не знала, что Томми пропал, и позвонила в полицию лишь много часов спустя.
Виноват не ты, Чарли.
Надо ему сказать. Надо сказать ему, чтоб не казнился, ему не в чем себя винить.
ebooksa