— Еще бы. — Андерсон откашлялся. — Пока мы не приступили. Наверняка у вас есть ко мне вопросы.
Она опустила глаза на папку с разноцветными закладками. На папку по имени «Ноа».
— Как это устроено?
— Процедура? Ну, я опрошу вас, потом опрошу вашего сына…
— Нет, в смысле… реинкарнация. — От самого слова ее передернуло. — Как это устроено? Я не понимаю. Вы утверждаете, что эти дети… перевоплотились и вспоминают что-то из других жизней, так?
— В ряде случаев это наиболее вероятное объяснение.
— Наиболее вероятное? Но я думала…
— Я ученый, исследователь. Я записываю показания детей, проверяю их и предлагаю объяснения. Я не делаю выводов заранее.
Но Джейни-то надеялась на выводы. Она прижала папку к груди, утешаясь тяжестью бумаг.
— Вы скептик, — сказал Андерсон. Она открыла было рот, но он отмахнулся от возражений: — Ничего страшного. Моя жена поначалу тоже была скептиком. По счастью, вопросы веры меня не занимают. — Он язвительно скривил губы. — Я собираю данные.
— Так она больше не сомневается?
— Хм-м? — Андерсон как-то растерялся.
— Вы сказали… ваша жена поначалу была скептиком. А теперь она верит в вашу работу?
— Теперь? — Он взглянул ей в лицо. — Она…
И не договорил. Так и сидел, отвесив челюсть, и это мгновение затягивалось, и они оба смутились, а потом он захлопнул рот. Но мгновение было, его уже не отменишь — словно необъяснимо треснули под ударом рубежи обороны, силовое поле, что обычно защищает глубинную человеческую натуру.
— Ее нет. Уже шесть лет, — наконец произнес Андерсон. — В смысле… ее больше нет в живых.
Так вот в чем дело — у него горе. Он одинок; судьба нанесла ему удар. Такие вещи Джейни понимала. Она оглядела заурядный зал, где малышня жевала французские тосты, а отцы любовно отирали сиропные потеки с детских подбородков; эти люди — на другом берегу, а Джейни — на стороне горюющих, и с нею этот изможденный человек, который терпеливо ждет, что она скажет дальше.
Она проговорила как можно мягче:
— Продолжим?