— Вы очень вдумчиво подошли к делу.
— Но… что скажете?
— Мне кажется, тут есть с чем поработать.
Она глянула на сына, увлеченного бейсболом, подалась к Андерсону через стол и прошептала:
— Но вы сможете ему
Ее дыхание пахло кофе; Андерсон давненько не ощущал тепла женского дыхания на лице. Он опять глотнул чаю. С матерями он, конечно, имел дело и раньше. Десятилетиями — недоверчивые, сердитые, скорбные, пренебрежительные, услужливые, обнадеженные матери; или отчаявшиеся, как вот эта. Тут главное — сдержанность и властность.
От необходимости отвечать Андерсона спасла официантка — экономя улыбки, выделенные ей на одну-единственную жизнь (зачем люди татуируют на себе такое? Их что, и впрямь воодушевляет перспектива жить лишь однажды?), она, насупившись, поставила на стол дымящееся блюдо оладий.
Андерсон посмотрел, как мать подзывает мальчика.
Теперь можно и рассмотреть ребенка. Очаровательный, что уж тут, но дело не в том — Андерсона привлекла настороженность детского взгляда. В самоосознанности детей, которые вспоминали, порой проглядывало иное измерение — не столько понимание, сколько опаска, теневое сознание, как у чужака, что в новой стране поневоле думает о доме.
Андерсон улыбнулся мальчику. Сколько тысяч случаев прошло через его руки? Две тысячи семьсот пятьдесят три, если быть точным. Нет причин дергаться. Он не позволит себе дергаться.
— Кто выигрывает?
— «Янки»[16].
— Ты за «Янки» болеешь?
Мальчик набил рот оладьей.
— Не.
— А за кого?
— «Нэшнлз».
— За «Вашингтон Нэшнлз»? А почему они тебе нравятся?
— Моя команда потому что.
— Бывал когда-нибудь в Вашингтоне?