Но он, словно компенсируя то, что у меня не было этого шанса, делает эти шаги за меня.
— Опять волосы собрала, — его пальцы снимают запасную заколку, которой я воспользовалась, едва его машина отъехала.
Он кладет ее в карман куртки, склоняет голову, любуясь своей работой, и, чуть прищурившись, говорит:
— Пусть это будет моим испытанием.
И мне не нужны пояснения, чтобы понять его без тех слов сожаления, которые он не может произнести. Не привык.
И не нужны уговоры, чтобы вложить свою ладонь в его и выйти из кабинета, где гаснет свет, прощаясь до понедельника.
Машина ждет на стоянке, и я тоже обхожусь без лишних вопросов: потому ли Фрол действует так открыто, что видел, знал, что других сотрудников уже нет.
Сейчас это не имеет значения.
Как и то, куда мы несемся по вечернему городу, зачем обгоняем другие машины, и сколько еще светофоров будут нас услужливо пропускать к неведомой цели.
Мелькают за окнами освещенные улицы, отскакивают от черных шин крупицы замерзшего снега, стираются из памяти номера авто, которые остаются за нами, ускользают от сознания навязчивые вывески, пытающиеся ярким неоном проникнуть на закрытую территорию, где есть только двое.
Мужчина и женщина.
Мы.
Машина с трудом пробирается на загруженную стоянку, и только тогда я догадываюсь осмотреться на местности. Замечаю огромное круглое здание с колоннами, толпы родителей и детей и перевожу недоверчивый взгляд на Фрола.
— Ты серьезно?
— Пришлось кое-что нашаманить с билетами, — усмехается он, — зато мы теперь везде успеваем.
Я все еще не верю, что это всерьез, но Фрол выходит из машины, практически вытягивает меня, ставит авто на сигнализацию, смотрит на часы, подхватывает меня под руку и заставляет бежать.
Вверх, по ступенькам, к двери, возле которой стоит грустный клоун и раздает детям шарики.
Сто лет не бывала в цирке, и теперь это как ступить ногой в детство. Какое-то щемящее чувство, теплое, и я обнимаю мужчину, который, в отличие от меня, нашел для этого время. И мы, взявшись за руки, снова несемся вперед.
— Никогда не сидела в первом ряду, — шепчу я, едва мы занимаем места.
Последнее, что я вижу до того, как медленно гаснет свет — это недоверчивая, чуть удивленная улыбка мужчины.