— Создатель! Господин мэр, — воскликнула она наконец, — а я думала…
Она запнулась, конец фразы был бы непочтителен. Жан Вальжан все еще был для нее господином мэром. Он докончил ее мысль.
— Вы думали, что я в тюрьме. Я там и был, но я сломал решетку окна, спустился по крыше, и вот я здесь. Я иду в свою комнату, ступайте, позовите ко мне сестру Симплицию. Она, вероятно, около этой бедной женщины.
Старуха торопливо повиновалась.
Он не давал ей никаких наставлений; он был уверен, что она побережет его еще лучше, нежели он сам.
Никому не удалось объяснить, как он проник во двор, не отпирая ворот. Правда, он всегда носил с собою ключ, отворявший калитку; но ведь его, вероятно, обыскивали и отобрали у него ключ. Это так и осталось неразъясненным.
Он поднялся по лестнице, ведущей в его комнату. Дойдя до верха, он поставил подсвечник на ступени, бесшумно отпер дверь, ощупью запер окно и ставни, потом вернулся за подсвечником и вошел в комнату. Предосторожность была не лишняя; известно, что это окно видно было с улицы.
Он окинул взглядом всю комнату — стол, стул, постель, которую не стлали три дня. Нигде не оставалось никаких следов беспорядка. Дворничиха прибрала комнату. Только в золе камина она нашла два кованых наконечника палки да монету в сорок су, почерневшую от огня, и аккуратно положила их на столик.
Он взял лист бумаги и написал на нем: «Вот наконечники моей кованой палки и монета в сорок су, украденная мной у малыша Жервэ, о чем я говорил суду». Он положил оба предмета на лист бумаги так, чтобы они бросились в глаза, когда кто-нибудь войдет в комнату. Потом вынул из шкафа старую рубашку, разорвал ее и стал завертывать в тряпки свои серебряные подсвечники; впрочем, в нем не заметно было ни торопливости, ни волнения. Укладывая подсвечники, он откусывал от краюхи черного хлеба. Весьма вероятно, что это был тюремный хлеб, который он захватил с собою во время побега.
Это было дознано на основании крошек хлеба, найденных на полу комнаты позднее, когда было произведено следствие.
Кто-то осторожно постучался в дверь.
— Войдите, — сказал он.
Это была сестра Симплиция. Она была бледна, глаза ее красны, свеча, которую она держала, тряслась в ее руке. Жестокие явления судьбы имеют ту особенность, что, как бы мы ни были усовершенствованы или зачерствелы, они вызывают из глубины нашего существа человеческие чувства. Среди волнений этого дня монахиня опять стала женщиной. Она плакала, она дрожала.
Жан Вальжан написал еще несколько строк на клочке бумаги и подал его монахине со словами:
— Сестра, передайте это нашему кюре.
Бумага была не свернута, она бросила на нее взгляд.
— Можете прочесть, — прибавил он.
Она прочла: «Прошу господина кюре принять в свое ведение все, что я оставляю. Пусть он заплатит судебные издержки по моему процессу и выдаст средства на погребение женщины, которая умерла сегодня. Остальное бедным».
Сестра порывалась сказать что-то, но едва могла вымолвить несколько бессвязных звуков.
— Не желает ли господин мэр, — проговорила она наконец, — увидеться в последний раз с этой несчастной?