— В течение двадцати лет она спала в своем гробу, по особому разрешению нашего святейшего отца Пия VII{233}.
— Того самого, что короновал императора Буонапарта.
Для человека такого ловкого, как Фошлеван, воспоминание было весьма неудачное. К счастью, игуменья, вся погруженная в свою мысль, не слышала его.
— Дядя Фован? — продолжала она.
— Что угодно, честная мать?
— Святой Диодор, архиепископ каппадокийский, пожелал, чтобы на его могиле начертали единственное слово: «Acarus», то есть земляной червь, и это было исполнено. Не так ли?
— Точно так, честная мать.
— Блаженный Меццокан, аббат аквильский, пожелал быть погребенным под виселицей, и это было исполнено.
— Это правда.
— Святой Терентий, епископ Порта у устьев Тибра, потребовал, чтобы на его могиле был сделан такой же знак, какой делается у отцеубийц в надежде, что прохожие будут плевать на его прах. Это было исполнено. Надо повиноваться усопшим.
— Аминь.
— Тело Бернарда Гвидония, родившегося во Франции близ Рош-Абель, было, по его повелению и вопреки запрещению короля кастильского, перевезено в церковь доминиканцев в Лиможе, хотя Бернард Гвидоний был епископ города Тюи в Испании. Можно ли возражать против этого?
— Ну уж конечно нельзя, честная мать.
— Факт засвидетельствован Плантавитом Фосса.
Настоятельница в молчании принялась перебирать четки.
— Дядя Фован, — продолжала она, — мать Крусификсион будет предана земле в том самом гробу, в котором спала в течение двадцати лет.
— Так и следует.
— То будет как бы продолжением ее сна.
— Значит, мне придется заколачивать ее в этом гробу?
— Да.