Серая радуга

22
18
20
22
24
26
28
30

Лори, по-прежнему вспоминая что-то, кивнула. Гиацинт отчаянно собирался духом, чтобы выпалить мучившие его мысли:

— В последнее время мы не встречались. Вы… мне казалось, вы меня избегаете? Может быть, это из-за моего проигрыша на том поединке?

Лори поглядела на его несчастную физиономию, на смешно лезущие во все стороны соломенные волосы и покачала головой. Гиацинт немного приободрился.

— Я принес вам цветы, — спохватился он, протягивая ей несколько весенних белых роз. Но Лори повернулась к ним спиной, наклонилась и сорвала нарцисс, который невесть как затесался в сиреневую аллею, сплошь засаженную фиалками и ирисами. Бывшая богиня бережно поднесла цветок к лицу и коснулась его губами. Бедный Гиацинт стиснул розы в кулаке так, что, будь у них шипы — ему бы не поздоровилось. Но шипы он обрезал сам, тщательно, чтобы не поранилась Дама…

Сглотнув обиду, он заговорил опять:

— Весенняя пора чудесна, не правда ли? Люди во внешнем мире так часто бывают лишены части этой красоты из-за своих длинных зим. Впрочем, тут дело вкуса: мы беседовали об этом с господином Экстером, и он прочитал мне одно стихотворение о девушке извне. Знаете, какие строки там были?

Лорелея чуть повернула к нему бледное лицо, и он прочитал негромко:

Апрель смарагдами заткал поля

Звенит весна своим весельем бальным…

Но все ж она и средь цветов печальна.

Но ей милее стужа февраля.

Богиня наклонила голову, услышав последнюю строчку, и Гиацинт понял этот жест. Вообще-то, он уже давно все понял, а сюда шел с последней надеждой, которая только что приказала долго жить.

— Значит, вы — тоже…? — заученная книжная речь куда-то подевалась. — Вы все-таки любите его? Иномирца, самозванца… но ведь… за что?

Лори смотрела на него с грустной улыбкой. Потом отломала веточку с сиреневого куста, отыскала возле дорожки место без травы и нацарапала на земле: «Разве любят за что-то?»

Это были первые слова, с которыми богиня обратилась к Гиацинту. Раньше она предпочитала общаться жестами. Он с трудом оторвал глаза от неуклюже нацарапанных букв.

— А разве нет? Доблесть, красота, благородство, щедрость, ум, доброта — разве не любят за это?

«За это можно полюбить. Просто любить можно только бескорыстно».

Он нахмурился, как обиженный ребенок, тогда она стерла написанное и нацарапала еще: «Я помню это. Я ведь была единым целым с любовью».

— И теперь вы пойдете к нему? Останетесь с ним?

Богиня прикусила губу и прикрыла глаза. Она была слишком гордой, чтобы отправиться к Максу, и надеялась, что однажды он подойдет к ней сам. Но Ковальски всё не показывался в саду, хотя уже вечером встал на ноги. Помедлив, богиня кивнула. Один раз.