Гром гремит дважды,

— Узнаю этот взгляд. Так держать. Мы ещё увидим этого ублюдка по ту сторону решётки.

Она ушла, а я остался на дни, которые складывались в недели и месяцы, сшитые нитями боли.

Я выберусь отсюда, встану на ноги, чего бы мне это ни стоило. Упрятать этого выродка за решётку — новая цель. Я не уйду, пока не добьюсь этого. Он должен сидеть пожизненно, или должен сдохнуть.

Пальцы левой руки внезапно шевельнулись и медленно, превозмогая боль, сжались в кулак.

— Лей? Ле-е-ей! Ты что, спишь?

Чья-то рука коснулась моего кулака. Я открыл глаза. Разжались челюсти жёлтого дракона, и та боль — настоящая, страшная боль из памяти — отступила, освободив место для другой боли. Мышцы кричали от пережитой непосильной нагрузки.

С удивлением я обнаружил, что могу двигаться. И когда раскрыл рот — услышал свой голос:

— Ниу?

Я по-прежнему лежал в своей койке, у испещрённой надписями стены, а Ниу сидела на корточках на полу. Дверь была открыта.

— Воспитатели сильно разозлились! — с возмущением сказала Ниу.

— Не потравились хоть? — усмехнулся я.

— Ты прошёл испытание.

Я моргнул. Так, будто снова оказался парализованным, как в позабытой прошлой жизни.

— Что?

— Ты прошёл. Я слышала, как кто-то сказал, что это был самый лучший рис, который он пробовал в своей жизни.

Не пойму, она что, прикалывается? Да не похоже, вон как серьёзно смотрит. И вообще, по-моему, Ниу подкалывать не умеет. Если высмеивает — так уж открыто, показывая пальцем, как ребёнок.

— Прошёл? — повторил я.

— Угу! Завтра утром выходишь на работу в кухню! — У неё сияли глаза. — Но надо было остаться. Они вышли, хотели тебя похвалить, а тебя нет! — Ниу всплеснула руками. — Я сказала им, что ты очень скромен и не привык получать похвалы.

— Умница, — сказал я и, морщась от боли, сел на койке.

Чехарда мыслей в голове постепенно успокаивалась. Прошёл. Я работаю в кухне. Кажется, у меня что-то наконец получилось. Чего-то я добился!