– Семь десять. Доброе утро, позвонок.
Тот зевнул и с досадой в голосе ответил:
– Доброе…
Лавриков почувствовал его настроение, с
– Как спалось?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Никак. Тут муть какая-то снится. Не хочу про это.
– Тогда про женщин.
– Почему про женщин?
– Самая благодатная тема.
– Ну, про женщин, так про женщин.
Скворцов вздохнул, зевнул еще раз.
– Вот живу я, Женечка, с женщиной, с которой последние лет десять мы никогда не сходимся ни в чем, даже в оценке погоды.
– Но вы с Людкой вместе. Значит, что-то вас крепко связывает, несмотря на противоречия.
– Как там у Эдуарда Асадова? «Весь свой век я был скромней апрельского рассвета…»
– Красиво.
– Нет. Правильно. Так точнее. А еще дети. Так и едешь по накатанной. На заднице. Так что про женщин у меня скучно получается. Всю жизнь с одной. Всю жизнь для одной. За буднями любовь куда-то делась. Остались одни обязательства. От обязательств уже тошно обоим, но сила привычки берет свое, и лень что-то менять. Давай лучше ты, Женька. Кстати, мне очень понравилась твоя Алина, – без перехода сказал Скворцов. – Когда на свадьбу-то позовете? Селедки под шубой хочется. Опять же «Горько!» покричать…
Лавриков был рад, что Скворцов не видит сейчас его лица.
– Чего молчишь? – Скворцов дернул его за рукав.
– Не будет селедки, Олежек.