– Хочешь сделать такого?
– Да я даже круг циркулем нарисовать не могу.
Снова вздохнув, Эмма отправила один глаз-оливку в рот. Первый промах.
Я была даже рада, что Гаррет не пришелся ей по душе. Пусть память не сохранила черт, казавшихся мне в нем привлекательными; пусть даже под пытками было не вспомнить, что с ним не так, – я точно знала, что люблю Гаррета. И не хочу его ни с кем делить.
Они молча сидели на склоне. Эмма то и дело подносила руку к шее, проводя пальцами по оставшемуся на шее следу от цепочки. Утром она первым делом замазала красный рубец тональным кремом, надеясь, что никто ничего не заметит, но шея от этого не стала болеть меньше. Ей все еще иногда казалось, что она чувствует горячее дыхание нападавшего. Закрыв глаза, Эмма вздрогнула.
– Ты в порядке?
– Да. Просто устала.
– Пижамная вечеринка удалась?
– Исключительно в той части, которая касалась вечеринки. Пижама не пригодилась – я почти не спала.
– Это хорошо или плохо?
Эмма не ответила, задумчиво поигрывая медальоном Саттон. Она не стала его снимать, но все еще не привыкла к нему.
– Ну, мне ты можешь рассказать, чем вы там занимаетесь. – Гаррет наклонился к ней и толкнул плечом. – Я буду только рад.
Эмма взяла печенье, и вдруг ее осенило. Гаррет действительно мог ей помочь.
– Хорошо. Но учти, это была не очень веселая вечеринка. Скорее уж… напряженная. Знаешь, я иногда думаю, что подруги меня ненавидят. Будь у них возможность, они расправились бы со мной.
Казалось странным произносить вслух фразы из дневника Саттон, но другого выхода не было.
Они еще немного помолчали, проводив взглядом появившихся на тропе студентов, распространявших вокруг себя запах пива и пота. Когда они скрылись из виду, Гаррет наклонился и оторвал одну виноградину от целой грозди.
– Это из-за той ночи?
– Какой ночи?
– О которой ты никогда не рассказываешь.
Эмма с трудом скрыла удивление. О