— Что ж, главное сказано, — выручил Платошин. — Может, непосредственный начальник дополнит?
— Да чего там? — неприязненно зыркнув на бойкого зама, буркнул Талызин. — И так всё ясно.
— А что ясно? — Скворешный пошевелил пальцами, будто вылущивая капитана из скорлупки, в которой тот пытался спрятаться. — Помнится, когда вы на коллегии оправдывались за рост дорожно-транспортных происшествий, так прямо Цицерон, понимаешь. А теперь и сказать нечего? Вы за увольнение Бадая?
— Да в общем-то раз попался пьяный за рулем, так чего уж? — придушенно, ненавидя себя, пробормотал Талызин.
— В самом деле, товарищ генерал, — включился Платошин. — Ситуация очевидная, осуждающая позиция налицо. Предлагаю проголосовать.
— Вообще-то надо бы сначала Бадаю последнее слово дать, — напомнил Бойков. — Вроде как подсудимый.
Скворешный, хоть и хмуро, согласно кивнул.
Давно ждавший этого момента Лёшка вдруг растерялся. Опершись одной рукой о клюку, другой — о колено, он начал выпрямляться (так раскрывается заржавевший перочинный нож) с натугой и лишь в конце разом резко разогнулся. Он поднял лицо, и многие смущённо отвернулись. Бадай плакал. Всякий раз, как он пытался что-то сказать, из горла доносилось бульканье, и он поспешно тёр кулаком по щекам.
— После армии… пацаном, — выдавил-таки он. — У меня здесь всё… Дома и то больше нет. Нельзя мне без этого… — В груди Лёшки опять клокотнуло. Он со всхлипом перевёл дыхание.
— Может, возьмете себя в руки? Офицер всё же, — Платошин брезгливо поморщился.
Кольцов едва успел придавить к стулу рванувшегося вперёд Гордеева.
— Да в первый раз ведь! — вскрикнул Бадай и вскриком этим словно освободил застрявшие в горле слова. — Вы ж знаете, братцы. Никогда за руль, чтоб на поддаче… То есть, извиняюсь, выпивши… И чтоб авария какая! А тут как нарочно один к одному… Ну, бес попутал же, братцы!
— Ишь, подвиг какой — за рулем он раньше не пил. — Платошин иронически покачал головой. — Просто не ловили. И вообще думать надо было, перед тем как пьяному за руль лезть. Тогда, может, не пришлось бы здесь своими мнимыми заслугами козырять. Полагаю, товарищ генерал, всё ясно.
— А ты его заслуги считал?! — На этот раз Кольцов перехватить начальника угрозыска не успел. Низкорослый, плотно сбитый Гордеев вскочил. — Ты с ним на дорожные ездил? За угонщиками по ночам, в грязь и пургу мотался?! Что ты всё гонишь?!
— Вы хотите выступить, Юрий Алексеевич? — быстро предложил Бойков.
— Могу, — неохотно пробурчал тот. — Бадай, конечно, влип. Пьяный, авария, чего говорить… — Он зло — и так, чтоб все видели, что зло, — посмотрел на поникшего Лешку. Затем перевёл взгляд на президиум и продолжил, убрав из хрипловатого своего голоса все интонации, исключая разве что самые бархатные. — Но и шестнадцать лет безупречной службы не выкинуть, и заслуги учесть бы надо!
— Всё это мы знаем, Юрий Алексеевич, — сдержанным тоном отреагировал Платошин. Ссориться с авторитетным начальником угро ему не хотелось. — Вы дайте оценку по существу.
— А я что делаю?.. Сколько ж можно топтать друг дружку, чуть кто споткнулся. Ладно б случайный, залетный. — Взгляд Гордеева дерзко остановился на Платошине. — Но Бадай-то свой.
— Во! — Скворешный, до того без выражения слушавший, выбросил вперед палец. — Во где собака зарыта. Добреньким быть хочется. Да и не добреньким, а хитреньким. Де, сегодня Бадаю скостят, а завтра, глядишь, и мне. Давайте будем пить, гулять, а потом покрывать друг друга. Так, Гордеев?
— Да нет, конечно, товарищ генерал. Но я с Бадаем восемь лет рядом. Это нужный работник. Потом все ж знают, почему это случилось. Я не оправдываю его, но…