— Хорошо, людей мы тебе дадим, — резюмировал начальник Московского управления уголовного розыска.
На коротком оперативном совещании, созванном Николаевым в половине двенадцатого ночи, было решено, что группа Бахматова будет усилена замоскворецкими оперативниками во главе с инспектором Фатеевым, уже работавшими по делу Комарова.
Через час собрались: Бахматов с Осиповым и Стрельцовым, Фатеев со своими оперативниками и милицейский наряд для оцепления. Всего двенадцать человек.
Арестованную Марию поместили после допроса под протокол в арестное помещение до дальнейших указаний, детей отправили в приют Наркомата социального обеспечения.
В село Никольское группа захвата выдвинулась в половине второго ночи на армейском грузовике «Уайт», невесть откуда добытом Иваном Николаевичем. Ехали, как всем показалось, очень долго. Известное дело, ночью время течет медленней, хотя стрелки на часах Леонида Лаврентьевича двигались с прежней скоростью.
Выехали на Смоленский тракт, свернули. Верст пять ехали проселком, переехали какую-то речку, кажется, Раменку, после чего пошли нескончаемые огороды. Не доезжая села, остановились на пригорке. С него было видно все село как на ладони. Оно было небольшим: церковь, одна улица с двумя проулками, на коих дворов сорок, не более.
Леонид Лаврентьевич приказал милицейскому наряду окружить село и перекрыть дороги, если вдруг Комарову удастся выбраться из дома и бежать, а сам Бахматов с Фатеевым, тремя его оперативниками, Осиповым и Стрельцовым двинулись в село.
Когда дошли до первых домов, Бахматов подозвал Осипова:
— Давай дуй к тому дому, что на отшибе. Как хочешь, но узнай, где живет Нинка-молочница. И чтоб все было по-тихому.
— Есть, — по-армейски коротко ответил Коля и растворился в предутреннем тумане.
До дома на отшибе Осипов добрался быстро. Осмотрелся. Дворик дома был беден, хлева с коровой не просматривалось, стало быть, напороться с ходу на дом Нинки-молочницы и тем самым спугнуть Комарова (ежели он, конечно, находился у Нинки) было исключено. Цепного пса тоже, кажись, не имелось. Оно и понятно: зачем хозяевам пес, коли нечего охранять. Его ведь кормить надобно, а жизнь нынче пошла такая, что, бывает, и самому хлебать нечего.
Николай повеселел и, уже не особо хоронясь, прошел во двор, отворив незапертую калитку. Дойдя до дома, поднялся на крыльцо с подгнившими досками, податливо прогнувшимися под его поступью, и постучал в дверь. Прислушался. Тихо, как в склепе.
Спустился с крыльца. Зашел за угол и два раза несильно стукнул в окно. Затем еще и еще. Прислонил лицо к стеклу, прикрыл его ладонями, всматриваясь в комнатную темень.
Через время узрел, как по комнате метнулась какая-то тень. Она была похожа на большую птицу с расправленными крылами. Потом Коля увидел лицо. Оно словно взялось ниоткуда: не было, и вдруг появилось, словно моментально нарисовалось прямо напротив с той стороны стекла. Осипов от неожиданности и испуга даже отпрянул от окна. Сморщенное лицо смотрело на него в упор, и по спине Коли пробежали неприятные мурашки: на него взирала вылитая Баба-яга. Она была похожа на картинки из детских сказок: крючковатый вытянутый нос, острые глаза с прищуром, длинная челюсть с заостренным подбородком и седые космы, выбивающиеся из-под грязного выцветшего платка, завязанного на сморщенном лбу рожками.
Коля нервически сморгнул, а потом не без труда проглотил подступивший к горлу комок. Ему, прошедшему врангелевский фронт, дважды раненному и побывавшему в различных передрягах, которые запросто могли закончиться смертью или тяжким увечьем, стало явно не по себе.
— Я… это… мне дорогу спросить надо, — пролепетал он.
Неподвижные глаза продолжали пристально взирать на него.
— Вы окно можете открыть? — уже смелее спросил Осипов, поясняя свои слова жестами.
Лицо еще какое-то время оставалось неподвижным, потом показалась рука с длинными крючковатыми пальцами, и створка окна отворилась. На Колю пахнуло сыростью, будто перед ним открылась не оконная створка, а люк в затхлый сырой подвал.
— Мне дорогу спросить надо, — повторил он и добавил: — Заплутал я малость…