— Самые туманные туманы в Лондоне, это уже истина.
Значит, самые серые. Так их и изображали художники.
Даже был в Англии певец лондонских туманов Джозеф Тернер. А Моне взял и написал его розовым. И что ты думаешь? Пошумела критика, газеты, и все-таки признали.
— У художников есть свои излюбленные цвета. Врубель, например, тяготел к голубому и синему.
— Нет. В Лондоне действительно туманы розовые. И по очень простой причине. От красного кирпича, из которого в основном были построены здания. И от печного отопления.
Уголь, искры. Казалось бы, Моне, импрессионист, фантазия красок. На поверку — открыл реальную зависимость. А лучше сказать — увидел.
— Мне трудно спорить, я не знаток.
— Думаешь, я знаток? — засмеялся Иван Васильевич. — Поневоле начнёшь кое в чем разбираться, когда тебя это окружает. — И неожиданно спросил: — Кстати, ты не можешь достать набор цветных японских фломастеров? Может, кто из знакомых бывает за границей?
Я хотел сказать: только бывший муж моей будущей жены…
— Нет.
— Жаль. Отличная, говорят, вещь для набросков. Особенно на холоде. Мама увлеклась зимним пейзажем. — На его лице промелькнула извинительная улыбка. — Видишь, что теперь меня занимает?
— Это огромный мир, — сказал я многозначительно.
Но Иван Васильевич понял не так:
— Не говори! Достать хорошие кисти, холст, заказать нужный багет… Одним словом, серьёзное мероприятие.
Бывший зампрокурора задумался. Мне начало казаться, что ничего путного из нашей встречи не выйдет. Его мысли совсем о другом. Какое там убийство, какое следствие…
Иван Васильевич поднялся:
— Ну пот что. Чувствую, разговор будет большой. Пойдём-ка на кухню, чайку попьём. И спокойненько потолкуем. — Потом добавил, словно перед кем-то оправдываясь: — Не маленький, приеду на два-три часа позже…
На кухне мы разговорились по-настоящему.
— Сомнительно, стоило ли приплетать к убийству Залесской Данилова-Савчука, — сказал он, выслушав до конца.
— Почему же. Он подозревается в убийстве, ведёт себя странным образом…