Храм Вечного Огня,

– Господин желает поговорить, – ответил я, – но здесь это делать невместно.

– Да, но… – начала возражать она, но мне были неинтересны любые ее возражения.

– Эй вы там, – повысил я голос, – я забираю у вас эту женщину, и может быть, даже навсегда. Так что приготовьтесь, что она к вам не вернется и поставьте кого-нибудь иного на эту грязную работу.

Старший повар, тучный смуглый толстяк, только равнодушно пожал плечами. Тут больше не находится желающих спорить с человеком, который победил самого Ареса, и которому благоволит сама Кибела. Дураков больше нет – они все умерли.

Ефимия поднялась на ноги и оправила свою хламиду.

– Ты будешь разговаривать со мной так же, как говорил с бедным Терресием? – спросила она меня, – весь храм слышал, как он кричал, пока вы его пытали.

Да уж, это заклинание правды – действительно страшная вещь. Ведь оно не просто заставляет человека правдиво отвечать на вопросы, как некоторые продукты переработки листьев коки. Совсем нет. Заклинание правды пробуждает в человеке весь тот стыд, всю ту совесть, всю честность, которые он был вынужден позабыть для того, чтобы пойти на преступление. Находясь под этим заклинанием, Терресий буквально умирал от стыда и мук совести – таких мучений мы не смогли бы ему причинить, даже прижигая его изнеженное тело раскаленным железом. Слишком много он нагрешил, и слишком глубоко пал, слишком тяжким был груз, слишком велика боль. Он и умер прямо во время допроса – правда, успев назвать имена всех своих сообщников и сообщниц.

А вот на фон Меллентина это нифига не подействовало. Тевтон непробиваемо был уверен в своей правоте – и хоть ты режь его на куски, никакие угрызения совести его не мучили. По-моему, он вообще не знал, что это такое и с чем ее едят – какая-то там совесть. Сбылась мечта Алоизыча об арийцах, напрочь лишенных этого химерного чувства. Пришлось подключить к допросу саму Кибелу, наложившую на этого мерзавца свое болевое заклинание. С ним дело пошло на лад, и фон Меллентин заговорил – точнее, торопливо заблеял, выплевывая слова. Оказывается, он умел только причинять боль, и совершенно отказывался ее терпеть. Но впрочем, этот допрос всего лишь подтвердил то, что мы уже знали и что подозревали, поэтому, не доводя мужчинку до болевого шока, отправили его на брачное ложе Кибелы, делать ей очередную дочь. Это вообще не здесь, не в храме, так что предсмертных криков мерзавца уже никто не слышал, о чем я ничуть не жалею.

В связи со всем этим Ефимия имела все основания пугаться, и мне было необходимо поскорей успокоить ее.

– Нет, – ответил я, – я буду говорить с тобой не так, как с Терресием, и не так, как с фон Меллентином. Я буду просто с тобой говорить, и ничего больше. Понятно?

От неожиданности Ефимия даже застыла, выражая своей позой удивление вперемешку с недоверием.

– Да? Просто говорить? – переспросила она, – а почему ты, мой господин, сказал на кухне, что забираешь меня оттуда навсегда?

– А потому, – ответил я, спокойно глядя в ее серые, полные тревоги и надежды, глаза, – что у меня к тебе есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, а если и откажешься, то всегда сможешь вернуться к своим грязным казанам, горшкам и сковородкам.

– Неужели ты хочешь сделать меня свой любовницей? – хрипло рассмеялась она, – весьма неожиданное предложение для старой и некрасивой женщины, чья рука больше привыкла к тетиве лука и рукояти меча, чем к мужскому жезлу… Я уж и не помню, когда у меня последний раз был мужчина. Помню только, что тот тип так напился неразбавленного вина, что ему было все равно, с кем возлечь на ложе – со мной или с ослицей…

– Нет, Ефимия, – покачал я головой, напрочь опровергая ее предположения, – я не хочу сделать тебя своей любовницей. У меня к тебе совсем другое предложение.

– И какое же, мой господин? – язвительно произнесла Ефимия, – ведь вы, мужчины, при виде женщины не способны думать ни о чем, кроме того, как засунуть ей между ног свой мужской жезл. Развратники!

– Да ну? – притворно удивился я, решив не развивать пикантную тему, – а я то хотел предложить тебе работу по специальности… командную должность, со всеми положенными в таких случаях льготами и привилегиями, с возможностью покинуть этот храм, где тебе больше никогда не будет жизни – и с последующим выездом за рубеж, то есть за пределы этого мира. Конечно, для этого тебе потребуется пройти некоторое обучение, но не думаю, чтобы ты с этим не справилась…

Ефимия снова замерла как вкопанная, резко обернувшись в мою сторону. Видимо, это у нее уже становится традицией. Похоже, она боялась поверить собственным ушам.

– Мой господин не шутит над старой женщиной? – с надеждой в голосе медленно спросила она, – что, неужели я снова смогу взять в руки лук и меч?

– Нет, – ответил я, уже мысленно поздравляя себя, поскольку моя миссия явно близилась к логическому завершению, – не шутит. А что касается старой и некрасивой женщины – то тебе, Ефимия, вообще сколько лет?