— Саша, отдай нож этому эгоисту! — устало попросил Кирилл.
— Он «молчит-молчит», — перевёл Борборыч, первым уловивший закономерности в моём мычании. — Просто дурной немного…
— Всё равно пускай молчит! — потребовал Кирилл. — На чём я остановился?
— Ты нас всячески ругал и разносил… — напомнил Котов.
— Да, хорошо… — Кирилл задумался. — Отругал и разнёс?
— Да! — хором ответили все, включая меня, хотя я присоединился только на гласной.
— А вот теперь живо придумали, что делать с этими калеками! — Кир указал на Борборыча и меня. — Чтобы завтра они могли нормально обороняться. И не только выкрикивая заклятия типа «ож, эзвие, инжал, инка!», а ещё могли хотя бы оружием махать. И чтобы больше из крепости — ни ногой! И, Котов, прикажи следить за лагерем! Я хочу знать, есть ли ещё у бандитов луки или больше нет…
Планов на день у меня не было. Да если бы и были, в моём состоянии про их реализацию даже говорить не приходилось. Проспав всю полуденную жару в духоте «склепа», я только под вечер выполз наружу и долго слонялся без дела, пугая окружающих страшными «заклинаниями». Потом меня отловил Кадет и принялся издеваться над больным — то есть, менять повязки.
Кто никогда не был на перевязке в больнице с ожогами — тот не знает, что это за кошмар. Я вот раньше не был и не знал… Теперь знаю! Старые повязки отдирать ой как больно… От этой боли темнеет в глазах, подкашиваются ноги, и желание только одно — громко орать. И я даже иногда поддавался этому желанию и вопил, почти не стесняясь. К собственному удивлению, поправлялся я хорошо. Конечно, волдыри были, кожа оставалась красной, а местами начинала уже слезать. Но спасибо местной регенерации — большинство ожогов заживали с поразительной быстротой.
— Завтра повязку с челюсти снимем! — пообещал Кадет. — Заживает всё, как на собаках.
— И эо эасно! — кивнул я.
— Да, мне тоже ясно, — согласился Кадет с услышанным, не разобрав слово «прекрасно» в том, что я ему выдал.
От боли ожогов и зуда нового зуба я полночи провалялся на лежанке, осторожно ворочаясь и пытаясь уснуть. А когда всё-таки удалось, мне приснился сон, в котором я был на каком-то балу с Ирой, где ко мне подошёл Медоед и вежливо попросил разрешения меня похитить… Потом мы танцевали, и он обещал вырвать мне зубы, чтобы я язык ему не заговаривал…
Вот на этом месте я и проснулся. Хотя надо было бросать этот сон ещё на том моменте, когда он меня на танец приглашал. Какого хрена? Тут почти нет снов, вот пускай и не будет — всё лучше, чем такой бред смотреть…
Причину тошноты искать было не нужно. Она, эта самая причина, была везде. Она была внутри дома, снаружи, в лагере бандитов, в нашем посёлке… Она разливалась над берегом… Подувший с суши ветерок принёс её и к нам тоже. Но если жители Мыса ещё могли надеяться на освежающий бриз, то вот Альянс буквально сидел на источнике… Вони! Да, именно так! Это была Вонь! С большой буквы «В».
В воздухе смешались ароматы тропиков, прелой листвы, мочи, дерьма (простите за натурализм!) и тухлятины. Я бы сказал, что тухлых яиц, но нет — там была именно непередаваемая смесь запахов сероворода и трупного гниения. И ещё рвоты… Потому что если меня пока только подташнивало, то в утренних сумерках были и те, кто уже вовсю блевал. И кислый запах непереваренной пищи примешивался к общему флакону ароматов, усугубляя и без того тяжёлую обстановку с загрязнённостью атмосферы.
— А я говорил, что будет вонять! — услышал я голос Толстого.