Что-то разбудило его.
Взрослея, он с грустью начал понимать, что крепкий ночной сон – это достояние детей. Редко выдавалась ночь, когда он не вставал по три раза, чтобы облегчиться.
Но сегодня Чарльза Норриджа, директора академии Дэвиса, разбудил не переполненный мочевой пузырь, а звук – громкий треск, разрушивший его сон. Фейерверк? Может быть, выскользнул кто-то из старших ребят и снова играют в доморощенных террористов. Если так, то к девяти часам утра мальчики будут в карцере. Жестокое устройство, но действенное. Стыд гораздо полезнее, чем физическое неудобство. В таком возрасте нет более эффективного способа воспитания, чем унижение.
– Привет, Чак.
Раздался щелчок, и на прикроватной тумбочке загорелся светильник. Чак увидел стройную темноволосую женщину. За ней – еще одну, крупнее, она смотрела на него с нескрываемой ненавистью, а в руках держала внушительных размеров оружие.
– Вы кто? – Голос прозвучал слабее, чем директору хотелось бы, и он закашлялся, попытался заговорить высокомерным тоном. – Мне это не кажется смешным.
– Неужели? – улыбнулась стройная женщина. – А мне это кажется уморительным.
Издалека донеслись новые щелчки. Он понял, что это выстрелы, а не фейерверк.
– Что все это значит?
– Что все это значит? – Она убрала волосы за уши. – Это непростой вопрос. В каком смысле: в политическом, в идеологическом, в нравственном?
«Да как она смеет!»
– Это школа. Я учитель, – заявил Чак.
– Это тюрьма, а ты – надзиратель.
– Я никому не причинил вреда. Я люблю своих учеников.
– Интересно, скажут ли они то же самое о тебе?
Он начал сползать с кровати, но замер, когда она произнесла:
– Не-а. – И села на постель. – Чак, я хочу подарить тебе кое-что.
– Я вас знаю?
– Меня зовут Шеннон. Ты знал многих из моих друзей. Вот, например, Кэти. – Она показала на свою спутницу у двери с автоматом в руках.
Норридж посмотрел. Эта женщина, казалось, не могла совладать с переполнявшей ее энергией. Даже стоя спокойно, она как будто дергалась.