Домик в Оллингтоне

– А в общем смысле? Если вы говорите об отъезде в Баден-Баден на неопределенное число месяцев, то намерены ли вы воротиться?

– Куда? В Лондон?

– Ко мне, в мой дом, к обязанностям жены. Зачем вы не выскажете сразу своего желания? Вы хотите разойтись со мной?

– В этом доме я несчастлива.

– А кто выбрал этот дом? Разве я хотел переехать сюда? Нет, я вижу, тут совсем другое. Если вы несчастливы здесь, то что же может доставить вам счастье в другом доме?

– Если бы вы просидели в этой комнате семь или восемь часов сряду, не имея ни души человеческой, с кем можно было бы обменяться живым словом, вы бы поняли мои намерения. Этого мало, что я сижу одна: вы ничего не говорите со мной, когда бываете дома.

– Виноват ли я, если к вам никто не приезжает? Дело в том, Александрина, вы не хотите примириться с образом жизни, который соответствует нашим средствам. Вы считаете себя несчастною потому, что не можете кататься по парку. Я не в состоянии нанять вам карету и никогда не найму. Вы можете ехать в Баден-Баден, если хотите, то есть если ваша мать возьмет вас с собой.

– Само собой разумеется, я должна платить за себя, – сказала Александрина.

На это Кросби ничего не ответил. Дав позволение, он встал с места и пошел в свою комнату, последние слова Александрины он услышал уже в дверях. Что может быть дешевле такого распоряжения? Делая свои расчеты, он стоял, облокотясь на каминную полку. Он в душе бранил свою жену за то, что она была несчастлива с ним, но сам он разве был счастлив с ней? Не лучше ли было, в самом деле, разойтись таким спокойным, полунезаметным образом, – разойтись так, чтобы никогда больше не сходиться? Он считал себя счастливым человеком, что до сих пор еще не предвиделось в будущем маленького Кросби, который мог бы изменить и даже совершенно расстроить такой выгодный план. Если он назначит ей четыреста фунтов в год и отделит двести фунтов на погашение долгов, у него еще останется шестьсот на удовольствия лондонской жизни. Само собой разумеется, ему не приведется уже больше жить так, как жил он в счастливые дни до женитьбы, да такой образ жизни сделался уже и недоступным для него, но все же он мог ходить в свой клуб, мог постоянно там обедать, мог курить хорошие сигары, он не был бы прикован к этому деревянному дому, который сделался для него отвратительным. Таким образом, по его соображениям, поездка жены за границу оказывалась делом превосходным. Он передал бы Гезби и дом свой, и мебель – пусть тот делает с ними, что знает. Сделаться снова холостяком, жить на холостую ногу, с шестьюстами фунтов стерлингов, представлялось ему таким счастьем, что, от радости, он не слышал ног под собой. Да, он должен был позволить ей ехать в Баден-Баден.

За обедом о поездке ничего не было сказано, не было упомянуто о ней до тех пор, пока не подали в гостиную чайного прибора.

– Вы можете ехать в Баден-Баден, если хотите, – сказал Кросби.

– Я думаю, это будет лучше всего, – отвечала Александрина.

– Может быть. Во всяком случае, вы исполните свое желание.

– А насчет денег?

– Об этом вы предоставьте мне переговорить с Гезби.

– Очень хорошо. Не хотите ли чаю?

И дело было решено.

На другой день после завтрака Александрина отправилась к матери и более уже не возвращалась в Принсесс-Ройяль-Кресцент. В течение того утра она уложила все свои вещи и отправила сестер своих с старым фамильным лакеем вывезти из дому все, что могло принадлежать ей.

– Боже мой, боже мой! – говорила Амелия. – Сколько мне стоило трудов закупить все это, и еще так недавно! Мне кажется, сестра поступает весьма дурно.

– Не знаю, – сказала Маргарита. – Она не так счастлива со своим мужем, как ты. Я постоянно думала, что ей трудно будет справиться с ним.