Вечный странник, или Падение Константинополя

22
18
20
22
24
26
28
30

— Долг мой исполнен не до конца. Позволь проводить тебя дальше, — с вежеством произнес офицер, когда князь ступил на землю.

— А мои слуги?

— Они тебя подождут.

Говорившие находились у левого угла здания, которое выступало далеко вперед из линии фасадов дворца. Стена, ворота и здание были из белого, гладко отполированного мрамора.

Коротко переговорив с Сиамой, князь последовал за провожатым в узкий проход, справа от которого оказалась лестница, а слева — караульное помещение. Поднявшись по ступеням, они прошли по коридору и наконец оказались у некой двери.

— Зала для ожидания. Прошу, — сказал вожатый.

Свет в помещение проникал через четыре окна с тяжелыми занавесями. В центре стоял массивный стол, а неподалеку от него — начищенная до блеска медная жаровня. Пол устилали многоцветные ковры, тут и там у расписанных стен стояли украшенные резьбой мягкие стулья. Убедившись, что князь устроился с удобством, офицер попросил извинения и удалился.

Едва он ушел, как явились двое слуг в роскошном платье, они принесли угощение — свежие и засахаренные фрукты, сдобный хлеб, шербет, вино и воду. Вслед за ними вошел дворецкий, с величайшей почтительностью провел князя к столу и предложил угощаться. После этого гость остался в одиночестве; вкушая яства и напитки, он дивился, почему вокруг стоит такая тишина, — казалось, все здание замерло от почтительности.

Через некоторое время вошел еще один царедворец и, извинившись за дерзость, представился:

— Я — придворный церемониймейстер. В отсутствие повелителя я стану, в меру своих скромных сил, исполнять обязанности старшего камерария.

Князь, поймав на себе пристальный взгляд церемониймейстера, назвал свое имя, выразил восторг оказанной ему честью, а также радость по поводу знакомства. Церемониймейстеру есть чем гордиться: и в городе, и в других местах его знают как достойного, умного и преданного слугу; безусловно, он сполна заслужил доверие, оказанное ему императором в этом деле.

— Я пришел, о князь, справиться, освежился ли ты и готов ли к аудиенции, — промолвил пожилой царедворец, выразив сперва благодарность за приветливые слова.

— Я готов.

— Тогда проследуем к государю. Прошу прощения, что пойду первым.

Откинув портьеру, церемониймейстер придержал ее, давая спутнику пройти.

Они ступили в просторный внутренний двор, по трем сторонам его шли ряды колонн, увенчанные галереей. С четвертой стороны находилась великолепная лестница, она вела на основную площадку, после которой расходилась на две стороны и заканчивалась на галерее. Пол, ступени, балюстрада, колонны — все было из красноватого мрамора, все заливал свет из круглого отверстия в кровле, выходившего в небо.

На лестнице через равные промежутки стояли вооруженные воины, закованные в латы; повернувшись лицом к стене, они застыли, как статуи. На галерее также виднелись вооруженные люди. Стояло впечатляющее молчание. Дойдя до арочного проема, князь заглянул во внутреннее помещение и в дальнем его конце увидел императора — тот восседал на троне, который стоял на возвышении, убранном алым бархатом и увенчанном таким же балдахином.

— Внемли, о князь, — тихим голосом проговорил церемониймейстер. — Пред тобой государь. Следуй во всем моему примеру. Идем.

После этого дружественного предупреждения церемониймейстер провел своего спутника в зал для аудиенций. Едва переступив порог, он остановился, сложил руки на груди и опустился на колени, устремив глаза в пол; поднявшись, он прошел половину расстояния до царского места и вновь преклонил колени, а потом распростерся на полу. Князь тщательно повторял за ним каждое движение, лишь при последней остановке он на восточный манер вскинул вверх руки. Бархатный ковер цвета императорского пурпура простирался от дверей до царского места, облегчая исполнение ритуала.

Слева от царского места стоял подобный статуе воин с копьем и щитом — он охранял императора от измены; у трона — с обнаженными голенями и головой, в желтой тунике и легкой нагрудной броне находился копьеносец, сандалии его держались на золотых обручах, левой рукой он прижимал к телу клинок, острие которого возвышалось у него над плечом; хотя помещение и было просторным, вдоль всех стен плотным рядом стояли царедворцы из гражданских, военных и духовенства, все в соответствующих облачениях. Тишина, о которой говорилось выше, здесь ощущалась особенно остро, свидетельствуя о строгости приличий и бесконечном благоговении.