Из рядов выступил человек, не похожий ни по осанке, ни по одежде на солдата. Платье на нем было наполовину серое, наполовину коричневое, с кожаными рукавами; волосы были гладко зачесаны; в руках у него был пучок веревок. Этот человек всегда сопровождал Тристана, как тот сопровождал Людовика XI.
– Дружище, – обратился к нему Тристан Пустынник, – надо полагать, что это та самая колдунья, которую мы ищем. Повесь-ка ее. Где твоя лестница?
– Лестницу возьмем из-под навеса Дома с колоннами. Не на этом ли «правосудии» нам ее вздернуть? – продолжал он, указывая на каменную виселицу.
– Да.
– Отлично, – воскликнул палач с хохотом, еще более зверским, чем смех Тристана. – По крайней мере, недалеко ходить.
– Живей! – приказал Тристан. – Потом нахохочешься.
С той минуты, как Тристан увидал девушку и последняя надежда была потеряна, затворница не произнесла ни слова. Бросив бедную полумертвую цыганку в угол кельи, она снова стала у окна, вцепившись обеими руками, точно когтями, в углы подоконника. В такой позе она окинула солдат отважным взором, принявшим прежнее дикое и безумное выражение. Когда Анриэ Кузен подошел к келье, лицо затворницы сделалось так ужасно, что тот попятился назад.
– Монсеньор, – обратился он к Тристану, – которую прикажете взять?
– Молодую.
– Тем лучше! Со старухой было бы трудненько справиться.
– Бедная маленькая плясунья с козочкой, – пожалел старый сержант.
Анриэ Кузен снова подошел к окошку и невольно потупил глаза, встретив пристальный взгляд несчастной матери.
– Сударыня… – обратился он к ней довольно робко.
Она перебила его яростным шипящим шепотом:
– Чего тебе нужно?
– Я не за вами пришел, а за другой.
– Какой другой?
– Молодой.
Она принялась трясти головой, крича:
– Здесь нет никого! Нет никого! Нет никого!