Европой будет называться она в двадцатом веке, а в последующие века, еще более преображенная, она будет называться Человечеством.
Человечество будущего, нация окончательная, уже сейчас смутно вырисовывается взорам мыслителей, вглядывающихся в туманную даль; но девятнадцатый век присутствует пока лишь при формировании Европы.
Величественное видение. В утробном развитии народов, так же как и в утробном развитии всех живых, существ, бывает возвышенный час высокого прозрения. Тайна позволяет созерцать себя. В настоящий момент нашему взору предстает царственный процесс развития плода во чреве цивилизации. Европа, Единая Европа созревает там. Народ, которому предстоит стать преображенной Францией, находится в разгаре своего становления. И эта уже сейчас ясно различимая форма грядущего таится в оплодотворенном чреве прогресса. Та нация, которая будет, уже трепещет в современной Европе, словно крылатое существо в пресмыкающейся личинке. В будущем веке она расправит свои крылья, из которых одно – свобода, другое – человеческая воля.
Континент, населенный братьями, – таково будущее. Это огромное счастье неминуемо, перед этим надо склониться.
У Европы еще нет своего народа, но уже есть свой город. Столица народа, пока не существующего, уже существует. Это кажется чудом, но это – закон. Зародыш нации подобен зародышу человека, и таинственное формирование эмбриона, которое одновременно и прорастание и жизнь, всегда начинается с головы.
II. Минувшее
Есть на земном шаре долины, склоны холмов, места слияния рек, имеющие свое особое назначение. Они сочетаются, чтобы создать народ. Бывают такие места: там нет людей, но вас влечет туда. Первый же пришедший остается там. Порой из одной хижины, словно из личинки, развивается город.
Мыслитель отмечает места этого таинственного зарождения. Здесь возникнет варварство, а здесь – человечность. Здесь – Карфаген, там – Иерусалим. Бывает город-чудовище, так же как и город-чудо.
Карфаген порожден морем, Иерусалим – горой. Иногда ландшафт величественен, иногда ничтожен. Но это не значит, что город не будет рожден.
Взгляните на эту местность. Что скажете вы о ней? Самая обычная. Здесь и там заросли кустарника. Но внимание! В этих кустах – кокон, в котором лежит личинка города.
Этот зародыш поселения выращивается климатом. Равнина ему мать, река кормилица. Это поселение оказывается жизнеспособным, оно увеличивается, оно растет. В определенный час оно становится Парижем.
Сюда стекается человечество. Здесь бурлит вихрь столетий. События наслаиваются на события. Перед нами разверзаются мрачные глубины прошлого.
Перед тобой Париж, и тебя охватывает раздумье: как возникла эта столица столиц?
У этого города есть своя неприятная особенность. Тому, кто обладает им, он дарит весь мир.
Если обладание достигнуто ценой преступления, то он отдает этот мир во власть преступления.
Париж подобен бездонному колодцу.
Его история, микрокосм всеобщей истории, порой пугает мыслителя.
Эта история, более чем любая другая, служит образцом и примером. Местные события имеют здесь всемирное значение. Эта история шаг за шагом утверждает прогресс. Все, что существует в других местах, имеется и здесь. Выделяя главное, она подводит итог. В ней преломлено все и все отражено. Все предстает в ней уменьшенным и одновременно преувеличенным. Нет зрелища более захватывающего.
История Парижа, если раскапывать ее, как раскапывали бы Геркуланум, заставляет вас непрерывно возобновлять работу. В ней есть и пласты наносной земли, и ячейки, подобные могилам, высеченным в скалах, и спирали лабиринта. Докопаться в этих развалинах до конца кажется невозможным. За расчищенным подземельем открывается другое – загроможденное. Под первым этажом здания обнаруживается склеп, ниже – пещера, еще глубже – место погребения, под ним бездна. Бездна – это неведомая нам жизнь кельтов. Раскопать все не так-то просто. Жиль Коррозе пробовал сделать это с помощью легенд; Малэнгр и Пьер Бонфон – с помощью традиции; Дю Брэль, Жермен Брис, Соваль, Бекийэ, Пиганьоль де Ла Форс – эрудицией; Юрто и Мариньи – методом; Жалльо – критическим подходом; Фелибьен, Лобино и Лебеф – ортодоксальностью; Дюлор – философией; и каждый пообломал там свое орудие.
Возьмите планы Парижа разных эпох его существования. Наложите их один на другой, взяв за центр собор Богоматери. Рассмотрите пятнадцатый век по плану Сен-Виктора, шестнадцатый – по плану, вытканному на гобелене, семнадцатый – по плану Бюлле, восемнадцатый – по планам Гомбуста, Русселя, Дени Тьерри, Лагрива, Брете, Вернике, девятнадцатый – по современному плану, – впечатление, производимое ростом города, поистине ужасает.