Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

– Что? «Правду» и «Известия»?

– Не хмыкай! Читай!

Михаил Владимирович подчинился.

«Раздалось три выстрела, которыми председатель Совета народных комиссаров был ранен в руку и в спину. Стрелявшая девица-интеллигентка задержана. Тов. В.И. Ленин перевезен в Кремль. По словам врачей, ранение не внушает опасений».

«Берегитесь, господа белые эсеры и белые меньшевики! Берегитесь, господа буржуи! Рабочий класс принимает вызов. Ваших заложников у нас достаточно. На ваш мелкий, подлый, единоличный террор рабочий класс ответит массовым беспощадным террором».

«…Кровь, пролитая правоэсеровскими убийцами, говорит ясным голосом. Пролитой кровью соглашатели спаяли себя с буржуазной контрреволюцией. Все вставайте на последнюю беспощадную борьбу!»

«…Ленин, пораженный двумя выстрелами, с пронзенными легкими, истекающий кровью, отказывается от помощи и идет самостоятельно. На следующее утро, все еще находясь под угрозой смерти, он читает газеты, слушает, расспрашивает, смотрит, желая убедиться в том, что мотор локомотива, мчащего нас к мировой революции, работает нормально».

«От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии».

Пока Михаил Владимирович читал, Андрюша стоял рядом, грыз чернильный карандаш, и губы его посинели.

– Почему она не сумела убить? Почему промахнулась? – пробормотал он.

Михаил Владимирович отнял у него карандаш.

– Вымой рот. Из всех вопросов этот самый легкий. Промахнулась потому, что было темно.

Через день в утренних газетах объявили имя стрелявшей. Фанни Каплан, эсерка.

Госпитальный терапевт Бочаров, старик, бывший анархист, сообщил страшным шепотом, на ухо:

– Она слепая, глухая и совсем сумасшедшая. Она никак не могла.

Вечером в госпиталь за Михаилом Владимировичем явился Федор, бледный, напряженный.

Профессор и Таня очень давно с ним не виделись. Избавив их от комиссара Шевцова и товарища Евгении, Федор опять пропал. Раз в неделю приезжал пожилой латыш на мотоцикле, привозил кульки с крупой, сухарями, колотым сахаром. На ломаном русском языке передавал коммунистический привет от товарища Агапкина, больше не говорил ни слова.

Федор похудел, осунулся. Возможно, поэтому он выглядел значительно моложе своих лет. Кожаная кепка была надвинута низко, до бровей. Из-под козырька сухо, тревожно блестели глаза.

Пока шли по госпитальным коридорам, он не сказал ни слова, только во дворе, у машины, прошептал:

– Пожалуйста, ни о чем не спрашивайте. Я все объясню потом. Мы едем в Кремль.