– Да, это было в девятнадцатом веке, – задумчиво произнес Хот и промокнул глаза салфеткой, – век торжества европейской технической цивилизации. Век паровых машин, электричества и прорыва в микромир. Но что толку, если высоколобые ученые снобы не могли справиться с холерой, чумой, чахоткой, черной оспой? Меня, маленького мальчика, спасла от неминуемой смерти вовсе не наука, а преданность и усердие необразованной старой девы.
Чан незаметно исчез из кают-компании. Черный мальчик продолжил разливать суп. Испанец отнял ладони от лица, одним глотком осушил свой бокал. Рыжебородый капитан отправил в рот ломтик ветчины.
– Съешьте супу, всего несколько ложек, – прошептал доктор на ухо Соне, – вам обязательно нужно поесть горячего.
Черный мальчик налил в ее тарелку два половника густого говяжьего бульона, в котором плавали вермишель и кубики моркови.
– С детства терпеть не могу, – ответила Соня доктору.
– Надо себя пересиливать, – сказал рыжебородый капитан и подмигнул: – Смотрите, эн, цвей, дрей!
Он принялся поедать свой суп с невероятной скоростью. Ложка мелькала, постукивала. Тарелка опустела за минуту. Несколько вермишелин запуталось в бороде.
– Алле-хоп! – капитан поклонился и обвел всех победным взглядом.
– Молодчина, Уилли, – сказал Хот, – думаю, тебе пора вернуться на мостик, иначе ты лопнешь, и судно потеряет управление.
– Слушаюсь, хозяин. Всем приятного аппетита. – Капитан вытер бороду и удалился.
Чан принес блюдо с кусками жареной курицы, большую миску картофельного пюре.
– Возьмите вот это крылышко, – сказал доктор, – смотрите, какое румяное, аппетитное. Вам обязательно надо поесть.
– Спасибо, я сыта, – Соня отодвинула тарелку.
– Макс, оставьте Софи в покое. Не хочет, так и не нужно. Она бережет фигуру и правильно делает.
– Слушаюсь, хозяин, – ответил доктор и принялся сам обгрызать куриное крылышко.
Несколько минут все молча, сосредоточенно ели. Соня стояла и смотрела в круглый иллюминатор, за которым ничего не было видно. Она давно согрелась, анестезия холода кончилась, и теперь ей стало по-настоящему страшно, одиноко и тоскливо.
– Девятнадцатый век мне нравился, хотя в нем было много глупости и лицемерия, – донесся до нее ровный голос Хота.
– А двадцатый? – спросил доктор.
– Не помню. Я жил в нем слишком давно, пять тысяч лет назад.
Черный мальчик и альбинос убрали со стола тарелки.
ebooksa