Паруса судьбы

− Дайте, я потрогаю вас на счастье, капитан.

− Сто долларов вперед, и ни цента меньше!

Пираты хрипло загоготали.

* * *

Боцман ушел, а Гелль продолжал теребить свою косицу и тускло смотреть на дверь, за которой скрылся ладно скроенный Райфл.

− Будь что будет…− старик достал плитку жевательного табака. − Посмотрим, кто упрямее: мы или они…

Глава 16

Они сидели в черкасовской каюте, пряча глаза друг от друга, словно в воду опущенные. Оба почти одногодки, оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом порвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.

Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображенский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… − но говорить нужным не счел, − пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.

Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.

Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское −горьким, точно полынь.

Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой полосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.

− Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич? − тезка был не на шутку схвачен испугом: глаза блестели, руки трясли плечи друга.

Андрей − бледен лицом − покачивался китайским болванчиком и был нем.

− Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не слаб ли чем? − Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.

Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:

− Верно, кара Господня на мне, Андрюша… Душой чую: кончина близка.

− Бездна бездная! Да ты рехнулся?! Ты ли это? Ox ты Господи, типун тебе на язык. А ну, прими! − Черкасов хлюстнул водки в бокал, чуть не силой влил в рот Andre.

Капитан зашелся в кашле, утерся обшлагом − ожил.

− Уф, напугал же ты меня. Ты сие из башки взашей, взашей! Слышишь, Андрей Сергеевич? Объясни, ну? Случилось что-то?