Ежели человеку дать всё, что возжелает, он непременно захочет то, чего не хотел… Его величество Александр изволили дать Нессельроде всё… и нынче иудино семя жаждет моей погибели…» − Николай Петрович, так любивший с толком посидеть над щучьей головой с чесноком, отодвинул тарелку. Не притронулся граф и к говяжьему рубцу, и к рюмке анисовой водки: руки опускались, надежда и вера таяли в нем, что восковая свеча.
Остановившись взглядом на фамильном столовом серебре, он с грустью разумел: «Я мог бы писать оды потомкам, если б мог без утайки глаголить… Господи Свят, трона от воров и мерзавцев не видно! Облепили, что вши на гаснике: плюнуть-то некуда, чтоб не попасть в чертову дюжину. Вот боль-то сердечная!»
Память откатилась волной к недавнему времени, в ушах затрещала сухим горохом барабанная дробь гатчинских плац-парадов.
Царь Павел, по мнению канцлера, умом недальний, своими выкрутасами довел страну «до края». Под ударами его шпицрутенов Великая Россия обернулась каторгой. Мздоимцы торжествовали, а достойные были во изгоне…
«Суворов − бог войны − рубил правду-матку: «Пудра − не порох, букля − не пушка, коса − не тесак, а я не пруссак, а природный русак». Вот и забили, как пыж в ствол, в свою же деревню; и это − генералиссимус, коему в ратных делах ни Кутузов, ни Буонапарт − не чета!.. Что уж о других сказывать?.. Виданное ли дело?! Менее чем за пять лет царский указ девять раз сменил мундир конной гвардии! Приказал всем волосы стричь, удлинить короткое платье и, к чертовой матери, жилеты и шляпы, напоминавшие о ненавистной французской свистопляске. Господам и дамам, без исключения, велел было выпрыгивать из карет, когда им выпадала невиданная честь столкнуться с его императорским величеством, и приветствовать его в глубочайшем поклоне, не ленясь спину ломать, стоя в грязи, луже иль талом снегу».
Румянцев сокрушенно покачал головой: «Да уж…» Улицы столицы пугали своей призрачной пустотой в час августейшей прогулки. Однако и то правда, что солдатам хлеб, мясо, водку и деньги раздавать стали порасторопнее. Порка, аресты и ссылки били перво-наперво по офицерам, а для этого довольно было и тусклой пуговицы иль не в лад поднятой при марше ноги. Армия сосланных росла, что снежный ком, с пугающей быстротой. Всюду царил черный страх. И никто не ведал, что готовит день грядущий, доживет ли он до утра!
А в девять часов вечера бледнел православный народ: на улицах гремели ражие крики и звуки престранного инструмента − ровно железо с железом схлестывалось. То совершали обход нахтвахтеры − павловские демоны: рослые бугаи в страшных меховых шапках с угольным верхом. Они били специальными молотками в железы и дико ревели притихшим домам:
− Гасите свет!!! Свет гасите!!!
Главные улицы перекрывались рогатками − ни дать ни взять, комендантский час.
Сказывают, однажды, запуганный дурными снами и фатальным исходом, что пророчили ему карты, Павел зашел в комнаты царевича Александра, где на столе глаз его отыскал трагедию Вольтера «Брут». Тотчас же, вбежав в свои покои, он взял книгу о Петре Великом, открыл ее на странице с картинами суда над Алексеем, пыток, перенесенных наследником, и его гибели, вызвал Кутайсова и приказал передать сей отрывок старшему сыну. Имеющий уши да услышит!
Именно тогда губернатором Петербурга был ставлен Архаров − не человек, а дьявол во плоти. Он да иже с ним два приспешника: Чичерин и Чередин − в Москве на Лубянке знатно орудовали дознанием у «неверных». Гвозди с иглами каленые под ногти вбивали: правду искали, вырывая ее из безумных криков сходящих с ума жертв.
Да, так было при убиенном Павле… А что же сын его, Александр?..
Румянцев вяло протянул руку − рюмка «анисовки» ветвисто и горячо разлилась по нутру. Он прикрыл глаза, на выбритых щеках и подбородке круче обозначились порезы морщин.
Ждали от Александра, воспитанника француза-просветителя Лагарпа, многого! А по двору, как водится, уже потянулись сплетни: дескать, на белых руках сына кровь отца. В салоны то и дело долетало эхо речей то ли Беннигсена, то ли Палена, то ли Платона Зубова, которого зло ненавидели даже те, кто был обязан ему блестящей карьерой.
Шептали: якобы в ту ночь Пален решительно вошел в апартаменты Александра и разбудил его, спавшего отчего-то в сапогах и при платье… Генерал объявил, что его величество только что изволил почить в бозе от пресильнейшего апоплексического удара.
Правда, нет − цесаревич залил лицо горючими слезами, но Пален кремнисто обрубил: «Хватит! Хватит ребячества! Благополучие миллионов… зависит ныне от Вашей твердости. Ступайте смело и покажитесь гвардии!»
Александр перечить Фатуму не стал. С балкона дворца он произнес краткую речь: «Мой батюшка скончался апоплексическим ударом. Всё при моем царствовании будет делаться по принципам и по сердцу моей любимой бабушки, императрицы Екатерины!»
Солдаты грянули ему восторженным ревом и, взломав дворцовые погреба, принялись пить за здоровье юного царя и руководителей заговора.
Сказывали и то, что радость заговорщиков, по мнению Чарторыйского, сраму не знала: была бесстыдной, вероломной, без меры и приличия.
Разыспуганная пьяным «У-рр-ра-а!», внезапно появилась чуть не в исподнем вдовая императрица. В отчаянии и яри она возопила господам офицерам: «Отныне я, и только я ваша Императрица! За мной!»
ebooksa