Паруса судьбы

Нахмурив брови, Преображенский отошел в сторону, раскурил трубку и делово ответствовал:

− Корабль поднимает якорь после Благовещения на другой же день. Посему, во избежание оказии, со сборами извольте поторопиться.

Барышни присели в легком реверансе.

− Да, и еще. Где вы остановились? Может статься, вам лучше сразу обустроиться у меня на «Орле»?

Джессика стояла в задумчивости, склонив красивую голову, и внимала офицеру, но слова, похоже, не доходили до нее. Лицо было отрешенным, почти спокойным, но с тем же непонятным выражением глаз. Однако не успел Андрей сделать и шага, как мисс Стоун мужественно взяла себя в руки:

− Нет, нет! Не беспокойтесь, − пальцы ее подхватили под руку Линду. − Нам необходимо время. Мы премного признательны вам. До встречи, господин Преображенский.

На прощание американка слабо улыбнулась ему, махнула рукой и повернулась на коротком каблучке.

Барышни шли уже вдоль набережной, а капитан продолжал стоять на молу.

Джессика двигалась с неторопливой, свободной грацией, и ему показалось, будто что-то от дикой кошки сквозило в ее уверенных, чувственных колебаниях тела.

Платья растворились в пестрой толчее пристани; Андрей Сергеевич обстоятельно выбил о ладонь трубку, продул ее, сунул в замшевый кисет и достал из кармана золотой брегет, подаренный еще батюшкой. Щелкнула крышка −воронёные стрелки единой пикой кололи двенадцатую цифирь.

− Обед на носу и баня, − вслух подумал он. − Эх, летит времечко, а дел-то еще − тьма. Поторопись, брат, заждались тебя соколики на «Северном Орле».

Надвинув на брови треуголку, он размашистым крепким шагом направился к пристани. Спасительный крест на стремительной игле собора ласково сиял ему с горной высоты.

Глава 9

Портьеры были плотно сомкнуты. Бронзовая люстра с гранеными хрусталиками тускло освещала горницу единственной зажженной свечой. Пламя бросало уродливые тени на обтянутые салатным репсом стены. Стояла такая духота от пышущей жаром русской печи, что густой запах разлитых по полу щей можно было резать ножом.

Палыча мутило. Голова распухла, кружилась и токала в такт пульсу. Ковер, на котором он лежал, прижавшись щекой к пропитанному кровью ворсу, душил сырым, нагретым теплом. Старого слугу объяла непреодолимая слабость, с которой не было сладу.

Когда взгляд ловил узкое, как лист ивы, пламя свечи, денщику думалось, что уж никакому огню не согреть его и что последние силушки изыдут из него вместе с потухшей свечой.

Он тупо разглядывал знакомый узор ковра, потом осмотрел уютные, милые сердцу стены. Взор задержался на большой картине в золоченой раме. На холсте был писан Чесменский бой, в котором имел счастье участвовать его старый барин.

Как-то исподволь до притупленного сознания Палыча дошло, что не мертвый он, а живой, и что находится в господском доме, за который ему, старику, велено отвечать головой.

По сердцу точно розгой прошлись: «Как там Андрей Сергеевич, голубчик? Который час натикал? Ведь ужо прийти обещался барин!»

Неожиданно с отчетливой ясностью вздыбилось в памяти: и нож, ползущий к щеколде, и немая тень, скользящая по стене, и свист над ухом, и адова боль в затылке…