Паруса судьбы

В сенях громыхнуло трескуче обвалившееся бревно. Палыч понял − к порогу путь отрезан. Он схватил стул и заковылял к окну… Из портьер с гулким хлопком вымахнула струя языкастого пламени и ударила в ноги; старик снова шарахнулся вспять, поднял стул и с плеча хватил по раме. Раздался отчаянный звон, стекло дождем хлынуло на пол, захрустело под каблуками. Денщик снопом вывалился из окна, когда подол его кожана взялся огнем.

Все постройки на дворе полыхали. Палыча обдало испепеляющим жаром и оглушило грохотом − рухнула амбарная крыша. Скрипя зубами, он отполз от раскаленной стены. В слезящихся глазах отражался господский дом, охваченный пламенем, дымно-багряным, косматым, диким.

В хлеву, как под ножом, заходилась в реве скотина −била копытами и рогами в стены, испуганно фыркала, храпела. Захлебистое ржание лошадей, лай собак и оглашенные крики людей, долетавшие с улицы, слились воедино.

* * *

Ворота сотрясались от яростных ударов. Они скрипели, звенели болтами, но не сдавались, схваченные дюжим железным крюком, покуда, наконец, соседский пострел не сиганул во двор и не сбил его; ввалились мужики с баграми и заступами; у колодца загремели цепью; бабы истошно голосили, бегали, будто куры, от колодца к дому, расплескивая из ведер воду. Огонь, подхваченный ветром, гулял по воздуху красным петухом, падал пылающими космами на соседние крыши и сеновалы. Дым драл ноздри, забивал грудь, − отовсюду слышался вой погорельцев.

Мимо Палыча, бешено всхлопывая огарками крыльев, живым факелом пронесся гусь. Птица харкала каким-то страшным гаганьем, тщетно пытаясь сбить огонь. Но денщик не замечал вокруг себя ни забитых испугом лиц людей, безуспешно тушивших пожар, ни топота копыт гонимых страхом животных, ни грома срывающихся балок и стропил.

Палыч стоял на коленях и, будто околдованный, смотрел на пылающий дом. Плечи его тряслись − старый яицкий казак плакал. Он не скрывал слез и не смахивал их с морщинистых, окровавленных щек, с опаленных усов, почерневших от копоти. Сгорал не только господский дом со всем нажитым добром, который был красен, − в лютом кострище сгорала и часть жизни Палыча.

И не знал − не гадал старый казак, что делать, куда кинуться? На вей-ветер был брошен ведьмовский наговор их дому, заклятия против которого не было.

Глава 12

Распрощавшись с Шульцем, капитан облегченно вздохнул. Глухое раздражение, оставшееся от разговора, мало-помалу покидало. У Преображенского засосало под ложечкой от голода. Он вспомнил, что у него не было и крошки во рту с самого утра, и с удовольствием подумал о мясных щах, уже приготовленных Палычем.

Андрей пошарил по ящикам в поисках какой-нибудь еды − хоть шаром покати. Ни на камбуз, ни в кают-компанию79 идти ему не хотелось: щи из русской печи были желаннее. Он подошел к столу, где у бронзовой чернильницы притулился черствый ломоть черного хлеба с двумя головками чеснока. Жадно вгрызаясь в краюху зубами, моряк подумал: всё ли сделал, с чем планировал управиться до обеда? Его тешила мысль, что последние работы на «Северном Орле» подходили к концу. Еще пара-тройка дней, и после Благовещения он вымолвит желанную команду: «Отдать концы!»

Он проглотил всухомятку корку и решил еще раз глянуть на работу такелажников, переговорить с Захаровым −старшим офицером, чтобы тот в его отсутствие приглядывал за матросами, дать указания боцману и уже затем со спокойной душой отправиться восвояси.

Еще в каюте, за разговором с угрюмым шкипером, Андрей обратил внимание на долетавший с берега неясный гул. Теперь он звучал отчетливее. В него вплетался набат колокола. «Не пожар ли часом?» − капитан поспешно щелкнул дверным ключом, застучал каблуками по ступеням.

На палубе повеяло прохладой, хотя западный ветер, летевший с материка, был пронизан теплом.

− Почему стоим?! Кости на солнце греем? − закостерил он работников, глазевших на берег.

− Так тама… Никак Купеческая вполыми, вашескобродие! − дрогнувшим голосом оправдывался молодой матрос Чугин и ткнул пальцем в сторону берега.

Ухватившись за леер80, капитан подался вперед, воззрившись на восточную часть города. Мускулы его затекли и заныли от напряжения.

Он жаждал сейчас одного: услышать от кого угодно вразумительный ответ, горит ли Купеческая. Сердце кровью обливалось: там стоял его дом, там остался Палыч!

− А ты, часом, не пьян, сволочь?! − гаркнул в сердцах Преображенский, уже сознавая, что ошибки быть не может.

− Не могу знать, вашбродь! Оно ведь там… тебе не здесь… с какова боку глянуть… Ежли изволите-с… − испуганно бормотал матрос, вытаращив глаза и держа по швам бурые от въевшейся смолы руки.