Этот жестокий и бесчувственный (по словам пространного жития) человек не побоялся ни престарелости, ни сияющей на лице его благодати, ни серьезного его вида, ни скромности и чистоты его души: он готов был возводить на преп. Максима самые страшные обвинения. [1885] В глазах синклита тоже светились злоба и неприязнь. Но, предстоя перед таким судилищем, преп. Максим был спокоен духом, полон твердости и уверенности. На вопрос сакеллария он спокойно отвечал: «По благодати Христа, Бога всяческих, я (εἰμι) христианин». «Неправда!» — вскричал сакелларий. [1886] «Это ты так говоришь, — отвечал преп. Максим, — Бог же говорит, что я был и пребываю христианином». «Но если ты действительно христианин, — сказал сакелларий, — то как же ты ненавидишь царя?» «Откуда это известно, — возразил преп. Максим, — ведь ненависть — это сокровенное душевное настроение, как и любовь?» «Из дел твоих, — громко сказал обвинитель. — всем стало ясно, что ты ненавидишь царя и царство (πολιτείαι), ибо ты один предал сарацинам Египет, Александрию, Пентаполь, Триполи и Африку». Это обвинение ясно показывало, что византийское правительство в религиозном возбуждении, поднятом против Византии преп. Максимом, видело причину потери африканских провинций. Таким образом, в Византии придали противомонофелитской деятельности преп. Максима исключительно политический характер и объясняли ее ненавистью к императору и Греческой империи. Разумеется, преп. Максим менее всего руководствовался в своей деятельности такими побуждениями, и, конечно, равно никаких сношений с сарацинами не имел. Поэтому он потребовал от сакеллария подтверждения своих слов.
Против преп. Максима уже было заготовлено несколько свидетелей, они готовы были подтвердить, что преп. Максим — политический враг Византии, не признавал власти императора, возбуждал к восстанию против него и препятствовал обороне Египта от арабов. Сперва ввели Иоанна, бывшего сакеллария нумидийского претора (стратега) Петра. Он сказал, что когда 22 года тому назад дед царствующего императора Ираклий приказал покойному (μακαρία) Петру собрать войска и идти в Египет против сарацин, то Петр, доверяя преп. Максиму как святому человеку, письменно спрашивал у него совета, стоит ли ему предпринимать военную экспедицию или нет. На это будто бы преп. Максим ответил: «Не делай ничего подобного, ибо Богу неблагоугодно споспешествовать римскому государству в царствование Ираклия и рода его». [1887] Выслушав это обвинение, преп. Максим обратился к клеветнику и ответил ему: «Если ты говоришь правду, то, конечно, ты имеешь письмо Петра ко мне и мое к нему; представь их здесь — и я приму достойную по закону казнь». Смущенный этим предложением Иоанн ответил, что он не имеет этих писем и даже не знает, существовала ли действительно переписка между преп. Максимом и Петром, но сослался на народную молву: «В <военном> лагере тогда все говорили так», — сказал он. Этим, на самом деле, он отказался от обвинения–слухи не могут быть принимаемы судьями во внимание, а только показания очевидцев; лишь непосредственные свидетели преступлений могут выступать в качестве обвинителей. «Если весь лагерь говорил так, то почему же ты один клевещешь на меня в этом?» — возразил преп. Максим своему обвинителю. «Видел ли ты меня когда-нибудь, или я — тебя?» «Нет», — признался клеветник. Тогда преп. Максим, обратившись к сенату, сказал: «Судите сами, справедливо ли представлять в обвинители или свидетели таких людей. „Каким судом судите,
Обвинение в предании Египта и Африки было отвергнуто. Но в Византии помнили об отношении преп. Максима к префекту Африки Григорию, известному своим восстанием в 646–647 гг. Поэтому преп. Максима не замедлили обвинить и в соучастии с восставшим префектом и даже в подстрекательстве к восстанию. После Иоанна в здание суда ввели Сергия Магуду. Достойно замечания, что и этот обвинитель тоже не был свидетелем в собственном смысле этого слова, а говорил с чужих слов. «Девять лет тому назад, — сказал он, — авва Фома, придя из Рима, сказал мне: папа Феодор посылал меня к патрицию Григорию сказать ему, чтобы он не боялся никого, ибо раб Божий авва Максим видел во сне хоры ангелов на Востоке и на Западе; первые кричали: „Константин Август, ты победишь! (βίγκας)“, а вторые взывали: „Григорий Август, ты победишь!“ — и голос с Запада пересилил голос с Востока». После этих слов, так наглядно уличающих преп. Максима в измене, сакелларий сказал старцу: «Вот, Бог послал тебя в этот город, чтобы ты был здесь сожжен огнем». [1889] Как видим, обвинение было тяжелое; оно было тем более тягостно для преп. Максима, что было совершенно несправедливо. Со скорбью отвечал синклиту св. старец: «Благодарение Богу, — смиренно сказал он, — очищающему меня от вольных грехов невольными страданиями, однако „горе миру от соблазнов, горе человеку тому, через которого соблазн приходит“ (Мф. 18:7). Подобные клеветы вовсе не должны иметь место у христиан, и не нужно оставлять безнаказанными тех, которые допускают их в угоду людям, которые сегодня есть, а завтра их нет. Пусть бы сказал он <это> при жизни Григория и тем обнаружил свою преданность царю... Тогда бы следовало призвать Фому и блаженного (μακαρίον) папу Феодора, и тогда я спросил бы папу: „Скажи, владыко, рассказывал ли я когда-либо тебе такой сон?“ И пусть бы даже папа уличил меня (в том, что я рассказывал ему такой сон), виновен был бы он (разгласивший это сновидение), а не я, хотя бы и видел сон; ибо сновидение — дело непроизвольное, а закон наказывает только за дела, совершаемые по воле, и притом ему противные». [1890] Этими словами преп. Максим желал показать вовсе не то, что обвинения Сергия имеют под собой реальную почву и только неправильно перетолковываются его врагами по отношению к нему. Напротив, как заявил преп. Максим в дальнейших своих словах, они {18} не имели никаких оснований. В своем возражении Сергию он только хотел показать всю несостоятельность обвинения даже в том случае, если бы он действительно видел подобное сновидение. Не так поняли его судьи. Один из присутствующих сенаторов патриций
Троил, префект претории Востока, [1891] сказал преподобному: «Шутишь, авва, не знаешь, где ты». С глубоким вздохом ответил на это преп. Максим: «Не шучу, но оплакиваю жизнь свою, сохранившуюся до сих пор, чтобы получить испытание в подобных вымыслах». На эти слова Епифаний патриций [1892] заметил, что предосудительно делать такие шутливые и странные отговорки, если бы даже обвинение было несправедливым. Председатель суда, однако, не склонен был верить заявлениям преподобного старца. «Проще сказать, — с гневом воскликнул он, — все лгут, а ты один прав?» Со слезами на глазах ответил на это преподобный: «Власть имеете в жизни и смерти, по попущению Божию. Однако, если обвинители мои говорят правду, то тогда сатана на самом деле (φύσει) есть Бог. Но если сатана — не Бог, но отступник (ὥσπερ οὖν οὐδέ ἐστιν), то и они не говорят правды. [1893] Да не удостоюсь я вместе с христианами созерцать пришествие Бога, Творца, Содетеля, Создателя, Промыслителя, Судии и Спасителя всяческих, если я когда-либо рассказал такой сон или слышал от кого-нибудь прежде этого часа, когда узнал об этом от господина Сергия, ревнителя царства». [1894]
После этого ввели третьего обвинителя, Феодора, сына кандидата [1895] Иоанна. В данном случае обвинителем было лицо знатное: Феодор был зятем патриция Платона, [1896] бывшего равеннского экзарха. [1897] Он сказал: «Когда мы в Риме вели между собой беседу об императоре, он (т. е. Максим) выругался неуважительно, сопровождая свою речь гримасами и плевками». [1898] Смысл обвинения заключался в том, что преп. Максим непочтительно отзывался в Риме об императоре и вообще не оказывал должного почтения к особе умершего самодержца. Но преп. Максим решительно отклонил от себя это обвинение: «Никогда не говорил я с тобой, — сказал он, — разве только один раз в присутствии претора Феохариста, [1899] брата экзарха, и то по письменному приглашению примикирия. [1900] И если окажется, что я солгал, то получу возмездие». [1901]
Наконец, ввели последнего обвинителя — асикрита Григория, сына Фотина. Он сказал, что, будучи в Риме, зашел в келью аввы преп. Максима и здесь в беседе, между прочим, упомянул, что императора до́лжно считать священником: но на это ученик его Анастасий возразил: «Не имеет он достоинства священнического». «Побойся Бога, Григорий, — возразил св. старец, — мой сораб (σύνδουλος) ровно ничего не сказал в этой беседе». [1902] И, бросившись на землю, преп. Максим сказал сенату: «Позвольте рабу вашему, и я расскажу вам все, как было сказано нами, и пусть он обличит меня, если скажу неправду». И преп. Максим передал свою беседу с Григорием, повторив опять свою мысль о том, что император — не священник и не должен вмешиваться в церковные дела. [1903] Таковы были убеждения преп. отца, и от них он не мог отказаться. [1904] Таким образом, обвинение асикрита Григория было отчасти справедливым. Однако преп. Максиму не дали окончить свою речь: присутствовавший на суде Мина выступил с новым обвинением, и слова преп. Максима прервал восклицанием: «Говоря так, ты разделил Церковь!» [1905] Очевидно, преп. Максима обвиняли в том, что он своей деятельностью в Риме вызвал разделение Церквей, в частности — побудил папу созвать Латеранский собор и этим содействовал крайнему обострению отношений между Востоком и Западом. Очевидно, преп. Максиму хотели внушить мысль, что деятельность его была вредна для Церкви, что он по излишней ревности внес разделение в церковную жизнь, что, наконец, он без всяких разумных оснований противодействовал принятию на Западе императорского типоса и примирению Церквей. Однако подобного рода внушения не могли поколебать св. исповедника. Преп. Максим был тверд в своих убеждениях: «Если тот, кто говорит на точном основании слова Божия и св. отцов, разделяет Церковь, то что же делает Церкви тот, кто ниспровергает отеческие догматы, без которых не может существовать Церковь?» Ответ был смел и решителен, отношение к типосу было высказано вполне определенно. Ясно было, что преп. Максим решительно отвергал императорский указ. Это до крайности раздражило судей, знавших только униженное лицемерие и обычную в придворной атмосфере лесть. Приведенный в бешенство, сакелларий с криком сказал людям экзарха: [1906] «Скажите экзарху: как он мог потерпеть, чтобы такой человек жил в его области?!» [1907]
После этого преп. Максима вывели; на суде представили ученика его Анастасия. От него хотели добиться признания, что преп. Максим в свое время притеснял и оскорблял Пирра, однако Анастасий сказал, что никто так не почитал Пирра, как его наставник. Сакелларий приказал ему говорить громче, однако Анастасий не хотел отказаться от приличествующего монахам смиренного голоса. Тогда по приказанию сакеллария начали его бить и толчками выбросили из зала суда едва живым. Обоих исповедников сакелларий приказал отвести обратно в темницу. В то время как суд начал расходиться, Мина подошел к преп. Максиму и стал обвинять его в оригенизме. Св. отец, однако, скоро отверг это обвинение анафемой Оригену и всем догматам его. При этом патриций Епифаний заметил Мине, что после этого подобное обвинение не может быть направляемо против преп. Максима. Таким образом, первый допрос окончился, и преп. Максим и Анастасий были отведены в прежнее место своего заключения. [1908]
С точки зрения сакеллария, суд вполне выяснил виновность преп. Максима. Теперь оставалось поступить с ним по всей строгости законов; crimen laesae majestatis каралось обычно смертной казнью. [1909] Однако в Византии прекрасно понимали значение преп. Максима и считали гораздо более выгодным иметь его на своей стороне, чем подвергать его заслуженному наказанию. После устранения Мартина Запад должен был склониться перед Востоком; в Константинополе думали добиться восстановления связей с Западом, порванных в свое время по внушениям преп. Максима. По-видимому, обстоятельства этому благоприятствовали. Новый папа Евгений I готов был пойти на уступки. 17 августа 655 г. от него прибыли к императору апокрисиарии. [1910] Петр Константинопольский повел с ними переговоры относительно унии. Переговоры увенчались успехом: апокрисиарии обещали вступить в общение с Константинопольской церковью на основе «троевольной» формулы, предложенной Петром, т. е. согласились признать во Христе две воли по различию естеств и одну по единству Лица (διὰ ἕνωσιν). [1911]
<Переговоры с преп. Максимом о вступлении в общение с Константинопольским патриархом: беседа его с двумя патрициями и с депутацией от патриарха>
Торжество восстановления церковного общения Церквей было отложено на воскресенье, 19 апреля. Таким образом, успех монофелитов был несомненный. Однако в Византии знали, каким огромным авторитетом пользовался на Западе преп. Максим, поэтому для прочности унии решились употребить все средства, чтобы вынудить у него согласие на новую униатскую формулу и склонить его вступить в общение с Константинопольским патриархом. В самый день допроса, вечером 18 апреля, в темницу к преп. Максиму было отправлено двое вельмож, Троил патриций и Сергий Евкрат, начальник царской трапезы, [1912] пришедшие как бы для дружеской беседы, по старому знакомству с преп. Максимом. [1913] Войдя в камеру к преп. Максиму и поздоровавшись с ним, они заставили преп. Максима сесть и сели сами. Они имели своей целью подготовить и склонить преп. Максима к принятию общения с Константинопольским патриархом. Однако они не сразу перешли на эту тему. Сперва они заговорили о диспуте преп. Максима с Пирром. «Расскажи нам, авва, о своем разговоре с Пирром в Африке, а также о том, какими средствами ты убедил его анафематствовать свое учение и согласиться с твоим». Преп. Максим рассказал им по порядку все, что сохранила память. Свой рассказ он заключил, однако, словами: «Я своего собственного догмата не имею, а общий всей кафолической Церкви, и вовсе не я высказал учение о двух волях, чтобы можно было назвать его моим догматом». [1914] После этого посланные его спросили: «Скажи нам, не вступишь ли ты в общение с престолом Константинопольским?» «Нет», — твердо отвечал преп. Максим. «Почему?» «Потому что предстоятели сей Церкви отвергли четыре Вселенских святых собора объявлением в Александрии „глав“, изданием в этом городе экфесиса и, наконец, изданием типоса; потому, далее, что сами они постоянно переменяли свое учение: что утверждали они догматически в „главах“, то отвергли в экфесисе, что определили в экфесисе, то отринули в типосе, и сами себя столько раз осудили; потому, наконец, что они, осужденные самими собой, низложены и на Римском соборе 8-го индикта (649 г.); как же после этого могут они совершать тайнодействия и какой дух снизойдет на их служение?» «Значит, ты один спасешься, а прочие все погибнут?» — упрекали преп. Максима собеседники. [1915] «Никого не осудили три отрока (Дан. 3:18), — возразил преп. Максим, — отказавшись поклониться истукану, когда все поклонялись, ибо не смотрели они на поступки других, а заботились о том, чтобы самим не отпасть от благочестия. Так и Даниил, брошенный в ров львиный, не осудил тех, которые исполняли указ Дария, но соблюдал свой долг и предпочел лучше умереть, чем совершить преступление перед Богом и быть бичуему своей совестью. И мне не дай Бог осуждать кого-либо или говорить, что я один спасусь. Но я предпочитаю скорее умереть, чем терпеть муки совести, отступив в чем-либо от правой веры в Бога». [1916] После этих слов преп. Максима патриции решили обратиться к вопросу об унии: они сообщили преп. Максиму, что на следующий день, в воскресенье, римские апокрисиарии вступят в общение с Константинопольским патриархом. «Тогда всем станет ясно, — добавили они, — что ты один совратил римлян, ибо как только тебя взяли оттуда, они тотчас согласились на мир». Преп. Максим, однако, усомнился, чтобы апокрисиарии явились от папы с такими полномочиями. Он не допускал и мысли, чтобы римляне согласились вступить в общение с византийцами, разве только если последние примут православное учение о двух волях. [1917] «А если вступят в общение и без этого условия, что ты тогда будешь делать?» — спросили св. отца царедворцы. «Дух Святой устами апостола анафематствует даже ангелов, вводящих что-либо новое, вопреки их благовестию», — решительно ответил преп. Максим. [1918] «Неужели так необходимо признавать во Христе две воли и два действования?» — спросили патриции. «Совершенно необходимо», — ответил преп. Максим и показал им, что никакое существо не может ни существовать, ни быть познаваемо без существенно принадлежащего ему действования, и что, следовательно, и Господь не был бы истинным Богом и истинным человеком, если бы не имел Божественного и человеческого действования. «Знаем, что это так, — сказали патриции. — Однако, не огорчай императора, который ради мира, и только ради него, издал типос и вовсе не думал отвергать того, что мыслится во Христе, предписывая молчание о вызвавших споры выражениях». [1919] Такое упорное непонимание духовного настроения св. старца, такая настойчивость на признании типоса со стороны патрициев глубоко огорчили преп. Максима. Может быть, его опечалило так же индифферентное отношение к вере православной патрициев, из которых один, по крайней мере, был его другом, почитателем и раньше разделял его убеждения. [1920] Со слезами на глазах, повергшись на землю, сказал св. старец: «Не следовало бы огорчаться доброму и благочестивому государю на меня, смиренного. Я не могу прогневить Бога, молча о том, что Он Сам приказал говорить и исповедовать. Если, по божественному апостолу, Сам Он „положил в Церкви первое убо апостолы, второе же пророки, третьи учителя“, {19} то ясно, что Сам Он и говорит через них. Из всего Писания Ветхого и Нового Заветов, из творений св. учителей Церкви и из определений соборов мы научаемся, что воплощенный Бог имеет волю и энергию и по Божеству, и по человечеству, ибо Он никак не потерял того, благодаря чему познается как Бог и как человек (кроме греха). Если же Он совершенен и в том, и в другом естестве без всякого ущерба (ὡς οὐδενὸς καθ’ ἐκάτερον ἔλλείφεως), то очевидно, что совершенно извращает тайну тот, кто не исповедует Его так, как Он есть, т. е. с присущими Ему по обоим естествам естественными свойствами». [1921]
После этих слов собеседники преп. Максим замолчали и некоторое время сидели, сохраняя тишину и обмениваясь взглядами. Потом они спросили у преподобного, как он может доказать, что Константинопольские патриархи отвергают соборы. Св. отец сослался на свою речь на суде в ответ на обвинение асикрита Григория, но кроме того, просил дать ему книги, обещая доказать это без всякой двусмысленности. После этого они долго беседовали по спорному вопросу, и патриции, умилившись, поблагодарили преп. Максима за назидательность его беседы; при этом Сергий вспомнил и о прежних своих беседах с ним. «Да поможет тебе Христос! — заключил Сергий. — Не унывай! Одним только ты огорчаешь всех, именно, что многие из-за тебя не хотят иметь общения со здешней Церковью». «Но кто может утверждать, — возразил преп. Максим, — что я когда-либо и кому-нибудь говорил: не вступай в общение с Византийской церковью?» «Да одно уже то, — ответил Сергий, — что ты не вступаешь в общение с ней, сильнее всякого слова отдаляет многих от общения с ней». [1922] Преп. Максим, однако, ответил, что совесть не позволяет ему пойти на какие-либо компромиссы с византийским двором. Среди разговора преп. Максим как-то заметил, что типос Константа анафематствован по всему Западу. Троил по этому поводу обратился к преп. Максиму с упреком: «Хорошо ли, что имя нашего благочестивого государя так бесславится?» На это преп. Максим возразил, что Констант не виноват в издании типоса. «Да простит Бог тем, — сказал он, — которые внушили императору и допустили его издать типос». «Кто это?» — спросили посланцы. «Это — предстоятели Церкви, внушившие ему эту несчастную мысль, и сенат (ἄρχοντες), согласившийся на ее осуществление. И вот, нечистота от виновных перешла к чистому». Преп. Максим полагал, что Констант может очистить себя от всякой укоризны за издание типоса, и предложил патрициям посоветовать государю поступить по примеру Ираклия, который, узнав, что на Западе многие недовольны экфесисом, тотчас в письме к папе Иоанну объявил, что экфесис написан не им, а Сергием, и опубликован по его настоянию. Патриции, однако, объявили это невозможным и, поговорив еще о разных предметах, дружелюбно расстались с преп. Максимом. [1923]
Переговоры с преп. Максимом царедворцев, как видим, не привели к желанным результатам. Однако в Византии не теряли еще надежды на успех переговоров, тем более что 19 апреля осуществилась уния с Римом и папские апокрисиарии вступили в общение с Константинопольским патриархом. Поэтому 22 апреля, в день Преполовения, патриарх Петр [1924] отправил к преп. Максиму от себя новую депутацию с предложением вступить в общение с церковью Константинопольской. Депутаты сказали преподобному: «Какой ты Церкви? Византийской? Римской? Антиохийской? Александрийской? Иерусалимской? Вот, все они соединились. Если хочешь быть в кафолической Церкви, то соединись с нами, чтобы, оставаясь упорно при своем новом учении, ты не потерпел того, чего и сам себе не ожидаешь». [1925] В ответ на пышную речь депутатов преп. Максим, прежде всего, ответил, что кафолической Церковью Христос назвал правое исповедание, за которое он и ублажил апостола Петра. После этой оговорки он сказал: «Однако, узнаю, на основе какого исповедания произошло соединение, и если оно хорошо, то и я не откажусь вступить в общение». Депутаты, хотя и не считали себя уполномоченными говорить о спорном вопросе, предложили ему униатскую формулу, принятую римскими апокрисиариями. Вопреки их ожиданиям, преп. Максим решительно отверг эту формулу. Он разъяснил им, что если мы будем сливать две энергии в одну по единству Лица и затем снова разделять их по различию естеств, то не получим ни двойства, ни единства, так что уничтожатся энергии, а вместе с ними и естества; ибо то, что не имеет энергии, не имеет сущности и бытия. Новая формула, по его мнению, проповедует несуществующего Бога, и он никогда не позволит себе согласиться на нее. Тогда депутаты объявили ему, что император и патриарх, с согласия папы, решились предать его анафеме и затем подвергнуть смертной казни. Однако и эта угроза не подействовала на преп. Максима. Он остался при своих убеждениях и сказал, что с радостью примет все, определенное ему Богом. [1926] После этого депутаты ушли ни с чем. [1927]
<Твердость и непоколебимость св. исповедника>
Однако и положение преп. Максима было весьма тяжелым. Он теперь один оставался поборником истины, и притом уже находился в узах и должен был ждать себе скорой казни. Кругом себя он видел одно только недоброжелательство и вражду; даже друзья его (придворные) не решались выступить на защиту истины, но готовы были примириться с типосом, и самого преп. отца они склоняли к тому же. Они, как и многие на Востоке, предпочитая жизненное благополучие правому исповеданию, молчаливо приняли типос. Но, что было всего хуже, даже Рим, на помощь которого так надеялся преп. Максим, готов был войти в общение с монофелитствующим Востоком. Православная истина, за которую боролся преп. Максим, готова была померкнуть. Однако св. отец, несмотря на всю тяжесть своего положения, не упал духом и нисколько не поколебался в своих убеждениях. В эти тяжелые дни своей жизни он явил то геройство духа, которое заставляет преклоняться перед ним даже лиц, к нему не благорасположенных. [1928] Его твердости не могли сломить ни льстивые беседы царедворцев, ни страшные угрозы византийского правительства, ни широковлиятельные предложения Константинопольского патриарха. Оставленный и покинутый всеми, видя на Востоке и на Западе измену православной истине, преп. Максим обнаружил удивительную стойкость духа и необычайную твердость убеждений. Он не только не согласился на делаемые ему с разных сторон предложения, не только не одобрил унии, заключенной римскими апокрисиариями, но и постарался разрушить униатские планы византийского двора, возбудить снова Запад к борьбе с ересью и, таким образом, парализовать пагубную деятельность монофелитов.
<Старания преп. Максима возбудить Запад к новой борьбе против ереси, вопреки унии, заключенной папскими апокрисиариями>
Находясь сам в тесном заключении и под строгим надзором, преп Максим решил действовать через своего ученика Анастасия. Он написал ему краткое письмо с извещением о бывшей к нему депутации от патриарха, прося принять соответствующие меры против униатских попыток Константинопольского патриарха и написать об этом кому следует. [1929] Анастасий, по-видимому, пользовавшийся большей свободой, чем преп. Максим, поспешил исполнить волю своего наставника. Он написал к римским (по-видимому) инокам послание, в котором убеждал их к твердости в православии и давал копню письма, полученного им от преп. Максима. [1930] Кроме того, он отправил к калабрийским монахам в Сардинию обширное письмо, в котором, обличая новое «троевольное» учение, сообщал о том, что в Византии сумели этим учением обольстить римских апокрисиариев, заставив их вступить в общение с Константинопольским патриархом, и теперь отправили к папе с посланием, содержащим «троевольное» учение. «Кафолическая истинная Церковь, — писал он, — находится в большой опасности; просим поэтому вас помочь ей... Идите как можно скорее в Рим, как бы для другого дела, к тамошним покровителям нашим и горячим поборникам истины; заклинайте их с плачем и слезами, чтобы они предохранили православную веру от новых учений и ничего не одобряли, кроме одобренного св. отцами и соборами». [1931]
Ни преп. Максим, ни Анастасий не успели еще узнать о результатах этой переписки с западными монахами, как по делу их было вынесено окончательное решение. Византийское правительство, в это время вполне уверенное в успехе церковной политики по отношению к Риму, решило покончить дело с упрямыми монахами, на которых не действовали ни увещания, ни угрозы.
<Второй допрос и первая ссылка преп. Максима и Анастасия>
25 апреля 655 г, преп. Максима и Анастасия снова повели во дворец на второй допрос. Теперь на заседании сената присутствовали и два патриарха: Петр Константинопольский и Македоний Антиохийский, проживавший в столице ввиду занятия Антиохии арабами. [1932] Оба они присутствовали, вероятно, как члены сената, и в течение допроса не проронили ни одного слова. Так как преп. Максим упорно отрицал все возводимые на него обвинения и в то же время резко и твердо отказался от принятия типоса, то главным обвинением, около которого вращалось все судопроизводство на втором допросе, было обвинение в непринятии типоса.
Сперва в зал суда ввели преп. Анастасия. У него спросили, не анафематствовал ли он типос? Тот сказал, что не только анафематствовал, но и составил против него книгу (λίβελλον), [1933] и, несмотря на все укоризны судей, не хотел признать свой поступок предосудительным. По окончании допроса его вывели из секрета. Тогда перед судом предстал преп. Максим. Один из судей, префект Троил, предупредил его, что если даже одно из возводимых на него обвинений окажется справедливым, он по закону должен будет понести смертную казнь. Слова эти, однако, не устрашили св. отца; в полном сознании своей правоты он решительно объявил все обвинения против него ложными и ни на чем не обоснованными. «Впрочем, — добавил он, — делайте со мной, что хотите; благочестно почитая Бога, я не страшусь неправды людской». «Но разве ты не анафематствовал типоса?» «Я уже много раз вам говорил, что анафематствовал». «В таком случае, ты анафематствовал императора». «Я не императора анафематствовал, но хартию, чуждую православия и истинной веры». «Где анафематствовал ты типос?» «На соборе в Риме, в церкви Спасителя и Богоматери». Этими словами преп. Максима ясно было доказано, что он не принимал и не желал слушаться императорского типоса. Оставалось теперь только практически убедиться в этом. «Имеешь ли ты общение со здешней Церковью или нет?» — спросил его эпарх. «Нет», — решительно отвечал преп. Максим. «Почему?» «Потому что она отвергла соборы». «Если отвергла, то как они поминаются в диптихах?» «Что пользы в именах, — возразил преп. Максим, — если отвергнуты их догматы?»; и обещал доказать это. После этого водворилось молчание. Наконец, сакелларий сказал преп. отцу: «Почему ты любишь римлян и ненавидишь греков?» «Мы имеем заповедь никого не ненавидеть, — отвечал преп. Максим, — люблю римлян как единоверных со мной, а греков — как говорящих на одном со мной языке». После этого был задан формальный вопрос о летах преподобного (ему было 75 лет). В это время один из присутствовавших клириков воскликнул: «Да воздаст тебе Бог за все, что ты сделал покойному Пирру!» Однако, на это обвинение преп. Максим ничего не ответил, да на него никто и не обратил внимания. [1934] Когда далее во время допроса было упомянуто о Латеранском соборе, Демосфен, секретарь, принимавший активное участие в суде над папой Мартином, [1935] крикнул: «Не имеет собор силы, ибо созвавший его низложен!» На это преп. Максим возразил: «Не низложен папа, а подвергнут гонению. Где канонический соборный акт, содержащий его низложение? Да, наконец, допустим, что он канонически низложен, все же это не имеет значения для опровержения собора, с которым согласны и писания блаженного папы Феодора». На это Троил сказал Максиму: «Не знаешь, что говоришь, авва; что уже сделано, то сделано». Так и закончился суд над преп. Максимом [1936] — его отвели в темницу.
ebooksa