«Вот что следует понимать о плоти Господа: насколько это относится к подобию плоти Его с прочими человеческими телами, настолько Он смертен и мог подлежать тлению. Но Он пребыл нетленным, однако не по изменению природы, а по всемогуществу Божественного определения и по Божией воле». [1137]
Вопрос о бесстрастии и нетлении тела Христова самым существенным образом, как мы видели, затрагивал другой вопрос — о страданиях Иисуса Христа, их возможности и действенности: афтартодокетизм в этом случае переходил в теопасхизм. Леонтий, конечно, понимал это, а потому хотя в его время теопасхитский спор уже отшумел, он все-таки пишет и против теопасхитов. [1138] Теопасхитской догматики придерживались во времена Леонтия вообще все строгие монофизиты (акефалы, фантазиасты, актиститы), и даже среди православных находилось весьма много лиц, разделявших ее. Мало того, теопасхитскую формулу, как известно, не отвергала и вообще Восточная Церковь при правильном ее понимании. Несторианам же это казалось со стороны Церкви проповедью многобожия. Леонтий в своей полемике по данному вопросу и имеет в виду главным образом реабилитацию Церкви и выяснение истинного смысла спорной формулы. С этого именно он и начинает свою 7-ю книгу трактата
«Они (несториане) говорят: как вы (православные) считаете, что один из Св. Троицы пострадал плотью? Если вы говорите, что не три Бога, но три ипостаси, то последовательно нужно говорить, что одно (то есть лицо) или одна (то есть ипостась), но не один из Троицы. Почему не соглашаетесь, вопреки своему употреблению, признать, что Христос есть иной и иной?» [1139]
Таким образом, признание теопасхитской формулы истолковывалось как принятие несторианских начал. Но православные не повинны в таких заблуждениях, ибо они в данной формуле признают только Христа Богом, как Богом же считают Отца и Св. Духа, ибо Божественная сущность каждого из них одна и та же. Ипостасные свойства и различия каждого Лица Св. Троицы дают право каждому именоваться в отдельности Богом и личным именем и потому не смешиваться друг с другом. [1140] «Если Св. Троица — бесстрастна, Христос же, страдавший, есть один из Св. Троицы, то, — говорят несториане, — или Св. Троица страдала, или Христос не один из Св. Троицы». [1141] И это возражение неосновательно. «Христос не только один из Св. Троицы (как Бог), но и один из человечества (как человек), в одной и той же самой Его ипостаси (ἐν μιᾷ καὶ τῇ αὐτῇ αὐτοῦ ὑποστάσει)... Воспринятое же (человечество) не как ипостась им воспринято, но как природа, сосуществующая с природой Логоса в собственной Его ипостаси» (τὸ δὲ ληφθὲν οὐχ ὑπόστασις ὄν ἐλήφθη, ἀλλὰ φύσις τῇ φύσει τοῦ Λόγου ἐν τῇ ἰδίᾳ αὐτοῦ ὑποστάσει συνυποστᾶσα). [1142] Все, что касается собственно человечества Христова, не может касаться других Лиц Св. Троицы. И если Христос страдал по человечеству Своей плотью, то другие Лица, как не имеющие человечества в своих ипостасях, не могли страдать. [1143] Но страдавший Христос состоит из человечества и Божества, а человечество — из души и тела. Не пострадало ли у Него только тело? Нет, говорит Леонтий, называя Бога Слова, мы всегда разумеем Христа после соединения природ, и подобно тому, как плоть считаем частью Христа, в которой Он страдал, и Бога Слова считаем Христом, так и относительно человека каждую часть его, душу и тело, считаем человеком, и, следовательно, когда говорим, что за нас Христос пострадал плотью, то не частью какой-либо Он пострадал, но как Христос. [1144] Страдания Христа Леонтий признает истинными и действительными (ὄντως, οὐχ ἁπλῶς οἰκειώσει τῆς σαρκός «действительно, а не просто усвоением плоти») [1145] и защищает такое положение со всей настойчивостью.
«Пусть знают, что для благочестивых более богоприлично говорить, что Логос пострадал плотью во Христе, чем — что не страдал. Ибо мы не просто признаем Божество (τὸ θεῖον) бесстрастным, но и то, что Оно становится источником бесстрастия (ἀπαθηστικόν) для того, к чему присоединяется; и не только считаем Его бессмертным, но и то, что Оно есть источник бессмертия (ἀπαθανατίζον) для того, что с Ним соединяется... Но поскольку с плотью соединилось То, что производит бесстрастие (τὸ ἀπαθοποιόν), она пострадала по Его домостроительству, так что наблюдалось прекращение естественного действия Слова, что и есть в определенном смысле страдание». [1146]
Полемике с агноитами Леонтий отводит в своих трудах не много места. Очевидно, и эта секта не имела большого распространения, и учение ее не представляло собой чего-либо очень серьезного, угрожающего Православию. В сущности говоря, агноитство появилось как реакция против крайних выводов афтартодокетизма, к которым пришли актиститы, считавшие тело Христово не только нетленным, но и небесным, несотворенным. В монофизитстве родилось течение, которое стало настаивать на учении о большей реальности человечества во Христе и одним из признаков таковой указало на то, что Христос, согласно Его собственным словам (Мк 13:32; Ин 11:34), не имел полного ведения по Своей человеческой душе. Решение этого вопроса, поставленного агноитами, в сочинениях Леонтия Византийского отличается если не прямым противоречием, то все-таки некоторой двусмысленностью, несогласованностью. Так, в 3-й книге
«Многие из Отцов, почти все, признают Его (Христа) незнание, — говорит автор. — Если Он по всему нам единосущен, а мы всего не знаем, ясно, что и Он не знал. И Священное Писание говорит, что Иисус преуспевал премудростью и возрастом, подразумевая, что Он не знал». [1149]
Однако между приведенными местами разница только кажущаяся, внутренний же смысл их один и тот же. Оба данные места восполняют друг друга и образуют один православный взгляд, который и имел Леонтий на поставленный вопрос. В первом случае автор имеет в виду Феодора и защиту против него Божественной природы во Христе, нераздельность ее от человечества, потому и настаивает на всеведении Христовом и в человеческой природе, поскольку таковая неотделима от Божества. Во втором случае Леонтий имеет дело с агноитами, которые держались во всем относительно Христа одинаковых взглядов с феодосианами, или фантазиастами, считавшими за призрак телесную природу и ее обнаружение во Христе. Против них нужно было доказывать полноту и истинность человечества и утверждать даже неполное ведение человеческой души Христа как один из признаков истинной человечности. Но безусловно, в обоих приведенных местах Леонтий стоит на почве признания истинного Богочеловечества во Христе, на той почве, которая позволяет говорить и о всезнании Христа по человечеству, поскольку это человечество воспринято в ипостасное единство с Божеством, и о незнании всего Христом, поскольку то же человечество самостоятельно и сохраняет свои специфические свойства и действия.
Нам остается сказать еще несколько слов об оригенизме у Леонтия. Περὶ Ὠριγένους καὶ τῶν αὐτοῦ δογμάτων «Об Оригене и его учениях» говорится в конце
«Мы отвергаем все это и прежде всего учение о предсуществовании, — говорит Леонтий. — Природа ангелов не та же, что природа людей, как думает Ориген на основании того, что они, как и мы по своей душе, разумны и бессмертны. Ведь и Бог называется разумным и бессмертным, но разве это значит, что Он одной с нами природы? То, что иногда рождаются люди с различными недостатками, не доказывает какой-либо предсуществующей греховности их душ, за которую они наказываются. Это явление относится к судам Господним (ταῦτα κρίματα Κυρίου), и нам не следует о них допытываться». [1151]
Признание апокатастасиса, по Леонтию, идет вразрез с церковным учением о вечности наказаний, основывающимся на прямых словах Иисуса Христа (Мф 25:46), [1152] а потому должно быть отвергнуто.
Заканчивая обзор содержания полемической деятельности Леонтия, мы считаем необходимым дополнить его хотя бы краткими сведениями относительно полемических приемов и методов нашего автора. Леонтий вообще горячий и убежденный полемист, выдержанный и последовательный от начала до конца. Он старается нигде и ни в чем не отступать от раз взятого направления. Назад к Халкидонскому собору через посредство свт. Кирилла — вот его лозунг которому он неизменно следует и к принятию которого с таким усердием всех призывает. Но на этот призыв далеко не все откликнулись и вместо содействия нередко оказывали противодействие. Вообще практическое выполнение взятой на себя Леонтием задачи было тяжелым, но в идейном отношении его путь был верным путем, православным, церковным. Именно таким путем и шла Восточная Церковь в своей непрестанной борьбе с еретиками. Эти последние обыкновенно впадали в те или другие крайности, увлекаясь тем призраком истины, который рисовала им больная фантазия. Церковь же в своем стремлении к настоящей, неподдельной истине всегда избирала средний путь между крайностями, как наиболее безопасный и надежный. Занимая середину (μέσον χορεύουσα), Церковь прошла непреткновенно между ересью Савеллия и ересью Ария и выработала свое учение об одной Божественной природе в трех ипостасях. [1153] Точно так же Церковь прошла истинной серединой между ересями Нестория и Евтихия, между их крайними учениями о Христе: то разделением, то слиянием в Нем природ, и постановила, что у Христа одна Ипостась в двух неслитных природах. [1154]
Наблюдая такую тактику Церкви в решении догматических вопросов, и наш автор, как верный сын Церкви, старается всюду найти примирительную середину между спорными пунктами. Так, он ищет среднее отношение (ἡ μέση σχέσις) составных частей в человеке, между его душой и телом, аналогичными в своем соединении Хрипу, ибо и Христос находится в середине между составляющими Его природами. [1155] Между учениями несториан и монофизитов, диаметрально противоположными друг другу, о единении природ во Христе: разделительно-внешнем (διαιρετικὴ σχετική τις οὖσа) и смешанном (συγχυτική), Леонтий устанавливает среднее, неслитное и нераздельное единение их (ἡ τούτων μέση, ἡ ἀσύγχυτος καὶ ἀδιαίρετος ἕνωσις); это — ἕνωσίς καθ᾿ ὑπόστασιν «единение по ипостаси». [1156] Термин ἐνυπόστατον «воипостасное», которым Леонтий характеризует положение и отношение каждой из природ во Христе к Его Лицу, также составляет середину между разделением Христа на два Лица и слиянием в одну природу. Своих противников (несториан и монофизитов) Леонтий старается привести к осознанию ложности их утверждения и истинности учения Церкви также указанием на отсутствие золотой середины в признаваемых ими крайностях.
«Если не считается одной природой ни Слово с плотью, ни плоть со Словом, а между одной и двумя нет никакой середины, ясно, что отрицание этой природы является вместе с тем признанием двух природ». [1157]
Мы вправе вывести такое заключение о полемической деятельной и Леонтия, что он есть полемист умеренного и благонамеренного направления или, точнее сказать, направления православно-церковного.
Такому признанию, мы думаем, нисколько не могут мешать местами наблюдающиеся в его трудах следы несдержанности и даже раздражительности. Следы эти выражаются в резком осуждении непонимания или, скорее, нежелания его противников вникнуть в суть дела. За такое отношение Леонтий не стесняется называть их глупцами, софистами, плутами и т. п., а их учение — безумием, нечестием, нелепостью, софизмами [1158] и т. д. В особенности часто на страницах сочинений Леонтия можно видеть слово ἄτοπον «нелепо», «абсурд», к которому он любит приводить своих противников. [1159] Несомненно, этот несколько резкий и запальчивый тон, для полемических целей нисколько не полезный, обусловливался особыми обстоятельствами, в которых находился Леонтий. И, во-первых, его противники сами вызывали на такое к ним отношение, то есть вели себя задорно и не стеснялись выражать свой гнев и злобу на православных в самых бесцеремонных словах. Во-вторых, это было даже в духе и нравах того времени — колоть и язвить словами друг друга, не считаясь при этом с литературными приличиями. [1160] Свое душевное равновесие и толерантность Леонтий теряет более всего при встрече с вождями и пропагандистами разных сект, например с Феодором Мопсуестийским, Евтихием, Севиром и др. Представляя себе всю массу того зла, какое посеяли среди христиан эти лжеучители, наш автор загорается благочестивой ревностью по вере и истине, теряет спокойствие духа и разражается иногда жесткими, негодующими словами. Так, рассматривая учение Севира и Евтихия и возмущаясь теми негодными приемами, которые употребляют последователи их для пропаганды своего лжеучения, Леонтий говорит:
«Надеясь на помощь Божию, мы докажем ученикам этих плутов, ведя дело как бы перед судьями и обнаруживая, что в сердце их существуют коварные замыслы, что они признают нечестивое учение, и не любовь к Богу движет ими, но как бы ядовитая змея воспламеняет в этих людях ненависть и злобу». [1161]
Эта полемическая горячность Леонтия самым ярким образом свидетельствует о том его добром неравнодушии к окружающему злу, которое всегда было главным импульсом в возбуждении людей на подвиги служения Церкви и ближним. Вчитайтесь в Леонтия, и с самыми отвлеченными рассуждениями вы повсюду почувствуете, какой жалостью преисполнено его сердце к заблуждающимся, каким искренним желанием о возвращении их в лоно Церкви оно взволновано. Вот что он пишет:
«Да будет мне свидетель Христос и Отец Его, что я не намерен говорить о них (несторианах) как по ненависти к одним, так и в угоду другим, но так как я всегда жалею их самих, всегда оплакиваю их и так как желал бы дать некоторое предостережение для склоняющихся к падению, — вот для кого я потщился составить эту книгу». [1162]
Что можно прибавить к этим полным неподдельной искренностью словам?! Нельзя не вспомнить здесь также того мудрого правила, которое Леонтий ставил в основу своей полемики: «Не следует отвергать и того, что говорят еретики, а только негодное». [1163] В этом правиле ясно высказывается его уважение к чужому мнению, хотя бы и высказанному еретиками. В этом отношении еще невольно обращает на себя внимание то настроение, которым веет со страниц сочинения
ebooksa