Утро медленно переходило в день. Солнце достигло низкого ноябрьского зенита и теперь било нам прямо в глаза. Я сфотографировал Ривелейшна и Чико, чтобы быстрее шло время. Моего напарника очаровал маленький фотоаппарат, он сказал, что непременно купит такой же. Спрятав камеру в карман брюк и сощурив глаза от солнца, я в сотый раз оглядел ипподромное поле.
Пусто. Ни людей, ни трактора. Я посмотрел на часы. Час дня. Время ленча.
Чико достал бинокль и оглядел поле в сто первый раз.
— Осторожно, — лениво пробормотал я. — Не смотри на солнце в бинокль. Глаза заболят.
— Беспокойся о себе.
Я зевнул, бессонная ночь давала о себе знать.
— Там человек, — сказал Чико. — Один. Просто идет по полю.
Он передал мне бинокль. По ипподрому действительно шел человек. Не по скаковой дорожке, а прямо по середине, по нескошенной траве. Черты лица не различить, потому что далеко, но видно желтовато-коричневое пальто с капюшоном, надвинутым на лоб. Я пожал плечами и опустил бинокль. Человек выглядел вполне безобидно.
За неимением ничего лучшего мы продолжали следить за ним. Он подошел к дальней от трибун стороне скаковой дорожки, нырнул под брус, огораживающий ее, обогнул препятствие и остановился. Теперь виднелись только его голова и плечи.
Чико пожалел, что обходя трибуны не зашел в туалет. Я улыбнулся и снова зевнул. Человек продолжал стоять за забором.
— Черт возьми, что он там делает? — минут через пять спросил Чико.
— Ничего не делает, — ответил я, глядя в бинокль. — Стоит и смотрит в нашу сторону.
— Думаешь, он заметил нас?
— Нет. Не мог. У него нет бинокля, а мы в кустах.
Прошло еще пять минут.
— Но должен же он что-то делать! — воскликнул Чико.
— А он ничего не делает, — вяло ответил я.
Теперь в бинокль смотрел Чико.
— Проклятие, против солнца ни черта не видно, — пожаловался он. — Надо было нам расположиться с другой стороны.
— На автомобильной стоянке? — Я пожал плечами. — С другой стороны дорога в конюшню и главные ворота. Там нет даже кустика, чтобы спрятаться.