Стыд, срам, позор и бесчестие должны были бы обрушиться на злочестивых бояр, которые с великим поруганием изгнали княгиню Февронию и князя Петра из Мурома. Но отсрочил Господь до поры до времени кару святогонам[19].
Пока же они в спешке приготовили суда на Оке, посадили на них князя с женой и слугами, оттолкнули от берега и, обгоняя друг друга, в Муром помчались престол делить.
Скрипят высокие сосновые мачты, хлопают на свежем ветру крепкие паруса, плывут изгнанники мимо высокого, заросшего цветами берега. Вот и самая высокая колокольня Мурома крестом их благословила и пропала из виду…
Исчез, спрятался в дремучих лесах родной Муром, и с ним честь, слава и княжество. В последний раз с тоской глянул Петр назад и отвернулся.
За ним, на другом судне, Феврония плыла и с тревогой не о Муроме с постылыми боярскими женами думала, а о князе любимом. Как он там один в тоске и печали? Не гложет ли бес отчаяния душу его?
Прохладный вечер белые паруса в голубые выкрасил, светлые звезды над головой заморгали. Стоит озябшая Феврония у борта, не уходит.
Вдруг в темноте возле судна будто кто вздохнул тяжко и протяжно, а потом громко, как доской, по воде сильно хлопнул.
Вздрогнула Феврония и испуганно оглянулась. Позади у руля кудрявый кормщик белыми зубами в темноте сверкает:
— Не пужайся, моя госпожа! Это водяной дед озорует. Такой озорник! Верхом на коряге по реке голый плавает. Весь в тине, а пояс из водорослей накрутил. Ты поди сюда, госпожа, ко мне, а то дед этот сейчас ухать опять начнет и руками по воде хлопать.
Подошла Феврония и видит, кормщик этот, искушаемый лукавым змеем, смотрит на нее горящими глазами с вожделением и греховным помыслом. А ведь жена его на том же судне плыла, но ослепил его сатана, чтобы низринуть в грех. Легко проник он в его душу, ведь восьмую тысячу лет упражняется он в искусстве прельщать людей.
Феврония, разгадав его злые помыслы, сказала:
— Человече, почерпни воды с этой стороны судна и испей.
Кормщик с радостью, не зная, что его ждет, исполнил ее просьбу.
— Теперь пойди на другую сторону, почерпни воды и опять испей.
И это выполнил, обуреваемый бесом, кормчий.
— Одинакова ли вода или одна другой слаще? — лукаво спросила Феврония.
— Одинакова вода, госпожа моя, и единого вкуса, — снедаемый любовным жаром, прошептал он.
— Так одинаково и естество женское. Чего же ряди сие творишь? Позабыл про свою жену, а о чужой помышляешь!
Бедного кормщика из жара в хлад бросило. Упал он Февронии в ноги и со стыдом умолил простить его. Конечно же простила она его скоро и великодушно. И в святых людях страсти живут, только они их обуздывают.
Долго не приставали суда к берегу, подальше хотел уплыть князь от оскорбившего его честь Мурома. Но когда ласковая луна тихо выплыла на звездное небо, приказал Петр остановиться и устраивать ночлег.