Толпились они на княжеском дворе, толстые и чванливые, разряженные и раскрашенные по той моде. Лица их были грубо выбелены белилами, щеки натерты яркой красной краской, а светлые брови — черной.
С презрением, не таясь, с ног до головы разглядывали они стройную, неразмалеванную, одетую в простой красный сарафан Февронию.
— И поглядеть-то не на что. Ну ни в чем лепоты нет, — громко вздохнула Матрена, самая дородная боярыня, из-за своей толщины почитаемая первой красавицей Мурома. — Вот когда я к свому боярину Даниле в дом пришла, на мне жемчугу было более пуда. До того тяжело ходить было, еле выдюжила. Ноженьки два дня с устатку гудели. А у этой девки и колечка-то медного нет.
Но не зря говорят, если у мужа с женой лад, не нужен им клад.
А Петр больше, чем тленное богатство, приобрел.
Одни люди венчаются, у других жизнь кончается. Испокон века так повелось, и, по всему видать, это и нас не минует.
Призвал Господь к себе в царствие небесное князя Павла, муромским же князем Петр стал.
Правил он мудро, честно и справедливо, но не по душе было кичливым боярам, что не по родовитости и богатству молодой князь выделял их, а по добрым делам. И стали думать они, глупыми и корыстными речами своих завистливых жен раззадоренные, что все их беды от молодой княгини. Не любит она, мол, бояр оттого, что сама из простых, из бедных, а потому и принуждает князя Петра бояр угнетать.
И вот однажды, на княжеской трапезе, нашептал им окаянный бес в хмельные головы хулу на Февронию, и стали они поносить ее:
— Почто, князь наш Петр, поругал свой престал? Чего ради сотворил такое? Невозможно разве тебе было обрести невесту честную в нашем Муроме и не крестьянского роду?
А боярин Данила, у которого жена в дверь из-за красоты своей еле протискивалась, громче всех негодовал:
— Тебе, князь, будем верно служить, но княгине твоей не будут наши жены служить! Как может она над женами нашими большину иметь, а сама простого роду? И жены наши не хотят служить ей.
Из-за литых боярских спин скользким ужом вывернулся тщедушный Тимофей Тарасьев из самого захудалого рода и тонким голосом наябедничал:
— А еще Феврония, когда бывает за трапезой с женами нашими, собирает со стола крошки в руку, будто голодная.
Князь мрачно выслушал хулителей своих и приказал послать за княгиней.
Затаив дыхание, вытянув шеи, следили бояре за тем, как Феврония по настоянию князя села рядом с ним и поела, а после, по деревенскому обычаю, не таясь, собрала в ладонь хлебные крошки.
Петр с досадой крепко схватил ее за руку и разжал пальцы.
На ладони покорно взглянувшей ему в очи княгини лежали не хлебные крошки, а нежно благоухающий ладан[18].
Ох и хохотал же Петр, над посрамленными боярами, которые, толкаясь, повалили вон из палат! Истинно сказал апостол Лука: «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится».
С того дня еще больше князь возлюбил свою жену и никогда уже ничем ее не испытывал.