– Пьян! – согласился Евлампий Иванович. – Нонче луна полная станет и нам без этого дела, – он выразительно прочертил ребром ладони по кадыку, – никак нельзя!
В горнице было непривычно светло, из-за того, что горел керосиновый фонарь, позаимствованный из багажа постояльцев. На столе стояла изрядно ополовиненная четверть, заткнутая кукурузиной.
– Ты зачем наши вещи трогал, а? – беззлобно поинтересовался Ревин.
– Грешен я, грешен, – хозяин вздохнул и опустился на табурет. – Оттого что не в меру любознательный я…
Вортош смахнув объедки, застелил столешницу чистой тряпицей и расположился со своим письменным прибором, принявшись сочинять отчет. Ревин померил горницу шагами, снял рогожу с окон, поглядел в серые сумерки, и прилег, заскучав, на тюфяк.
– Слышишь, Евлампий Иванович, почему собак нет у вас?
– Дык эта, не приживаются. Воют, бесятся…
– А покойнички тоже… не приживаются?
– Э-э, – хозяин нахмурился и пьяно погрозил Ревину пальцем. – Не поминай к ночи…
Вздохнул и, уронив голову на грудь, захрапел. Ревин тоже закемарил, убаюканный уютным поскрипыванием пера. Проснулся он оттого, что его тряс за плечо Вортош.
– Что случилось?
Вортош не мог вымолвить ни слова. Его била крупная дрожь, глаза горели безумством, лицо неестественно побледнело.
– Что?!
– Та… там, – Вортош кивнул на окно.
Ревин подскочил, как ужаленный, выхватил револьверы и бросился к окошку. К одному, к другому. Ничего.
Ревин вылетел во двор, обежал вокруг дома. Постоял, прислушиваясь. Ничего. Ночь, тишина. Поблескивает из-за туч желтый блин луны да мерцают звезды.
Вортош забился в угол, поджав ноги. На него было жалко смотреть. Ревин поразился столь резкой перемене, произошедшей с коллегой.
– За… зашторьте!.. Оно на меня смотрело!..
Ревин усадил Вортоша на табурет, похлопал по щекам, чуть ли не силком влил рюмку самогона.
– Что вы видели?