Хроники Шеридана

22
18
20
22
24
26
28
30

Быстренько собрав свои вещички, и не переставая тараторить, он дружески поманил Гилленхарта за собой:

– Идём, дружище!

– Зачем далеко ходить? – удивился Юстэс. – Тут бы и поели!

Но низкорослый замахал руками:

– Не больно-то я уважаю местную кухню! Из чего только готовит их повар своё жаркое?

Протолкавшись через базарные ряды, – казалось, им не будет конца , – они добрались до невысокого приземистого строения. Из открытых окон доносилось звяканье посуды, нестройные голоса, смех, а запахи, витавшие в воздухе, показались вконец оголодавшему рыцарю более сладкими, нежели все ароматы райских кущ!

– Вот и добрались! Вот и славно!.. – бормотал маленький купец. – Вот тут-то мы и отдохнём… Идём же, дружище, идём!

Но Юстэс встал как вкопанный.

Недалеко от входа на большом камне сидел юноша, примерно одного с ним возраста. В руках у него был небольшой инструмент – что-то вроде бубна. Отбивая ритм, он пел…

О, как он пел!..

Голос певца то взлетал ввысь, то падал до низкой хрипящей ноты. Дрожащие горловые переливы, нарастая до звучания нечеловеческой силы, заставляли ощутить сладкую тоску – напев совсем не вязался с солнечным светом дня. Но печаль та была светла, как летний дождь: прошелестят капли – и будет радуга.

– О чём он поет? – тихо спросил Юстэс у одного из тех, кто так же замер подле певца, очарованный колдовством его голоса.

– О том, что никогда уже не повторится, и лучше чего никогда ничего не будет… – отвечал тот, не оборачиваясь, и глядя куда-то вдаль, словно там, подчиняясь магическому пульсу мелодии, роились какие-то видения.

Внезапно витиеватый рисунок песни нарушил противный короткий вой: поодаль стояла кучка волчьеголовых, – они тоже заслушались, и один из них, задрав острую морду к небу, вдруг заголосил, желая то ли поддержать певца, то ли посмеяться над ним. Его приятели – толпа из шести-семи широкоплечих громил, – тут же покатились со смеху, громко и визгливо.

– А ну-ка, давай еще, Ярым! – завопил кто-то из них. – Покажи ему, как надо!

Певец оборвал песню на полуслове и встал, устремив на насмешников ненавидящий взгляд. Ворон, сидевший у него на плече, слетел вниз и стал торопливо клевать мелкие монетки, щедро разбросанные слушателями по мостовой у камня. Вольфорраны продолжали изгаляться: теперь они выли уже хором, кто во что горазд, прерывая свое «пение» взрывами хохота и непристойными колкостями.

– Что ты примолк, соловушка? – крикнул один из них, видя, что певец убирает в дорожную суму свой инструмент. – Или мы тебе не ровня?

Певец отвернулся, пряча глаза, но настроение горластых молодцев резко переменилось: угрожающе скаля зубы, они дружно двинулись на него. Зеваки поспешно расступились, но не все: в городе многие недолюбливали вольфорранов, и кое-кто из людей сейчас был тоже не прочь почесать кулаки. Юстэс, помимо воли, оказался в самой гуще: завязавшаяся потасовка захватила и его. Он поймал сильный удар в ухо, от которого зазвенело в голове, и тут же его кулак ткнулся в чью-то волосатую скулу… Потом он увидел, как один из волчьеголовых вырвал из рук певца его котомку, и бросив наземь, занес над ней пудовый сапожище. Юстэс мгновенно подлетел к обидчику и уложил его ловким ударом.

– Дозорные!.. – истошный вопль быстро разрядил густую толпу.

Над головами дерущихся возникли серые тени. Народ бросился врассыпную: несколько человек забились в конвульсиях на земле, пытаясь вырваться из невидимых сетей. Юстэс почувствовал, что его схватили за руку: это был певец.