Быстренько собрав свои вещички, и не переставая тараторить, он дружески поманил Гилленхарта за собой:
– Идём, дружище!
– Зачем далеко ходить? – удивился Юстэс. – Тут бы и поели!
Но низкорослый замахал руками:
– Не больно-то я уважаю местную кухню! Из чего только готовит их повар своё жаркое?
Протолкавшись через базарные ряды, – казалось, им не будет конца , – они добрались до невысокого приземистого строения. Из открытых окон доносилось звяканье посуды, нестройные голоса, смех, а запахи, витавшие в воздухе, показались вконец оголодавшему рыцарю более сладкими, нежели все ароматы райских кущ!
– Вот и добрались! Вот и славно!.. – бормотал маленький купец. – Вот тут-то мы и отдохнём… Идём же, дружище, идём!
Но Юстэс встал как вкопанный.
Недалеко от входа на большом камне сидел юноша, примерно одного с ним возраста. В руках у него был небольшой инструмент – что-то вроде бубна. Отбивая ритм, он пел…
О,
Голос певца то взлетал ввысь, то падал до низкой хрипящей ноты. Дрожащие горловые переливы, нарастая до звучания нечеловеческой силы, заставляли ощутить сладкую тоску – напев совсем не вязался с солнечным светом дня. Но печаль та была светла, как летний дождь: прошелестят капли – и будет радуга.
– О чём он поет? – тихо спросил Юстэс у одного из тех, кто так же замер подле певца, очарованный колдовством его голоса.
– О том, что никогда уже не повторится, и лучше чего никогда ничего не будет… – отвечал тот, не оборачиваясь, и глядя куда-то вдаль, словно там, подчиняясь магическому пульсу мелодии, роились какие-то видения.
Внезапно витиеватый рисунок песни нарушил противный короткий вой: поодаль стояла кучка волчьеголовых, – они тоже заслушались, и один из них, задрав острую морду к небу, вдруг заголосил, желая то ли поддержать певца, то ли посмеяться над ним. Его приятели – толпа из шести-семи широкоплечих громил, – тут же покатились со смеху, громко и визгливо.
– А ну-ка, давай еще, Ярым! – завопил кто-то из них. – Покажи ему, как надо!
Певец оборвал песню на полуслове и встал, устремив на насмешников ненавидящий взгляд. Ворон, сидевший у него на плече, слетел вниз и стал торопливо клевать мелкие монетки, щедро разбросанные слушателями по мостовой у камня. Вольфорраны продолжали изгаляться: теперь они выли уже хором, кто во что горазд, прерывая свое «пение» взрывами хохота и непристойными колкостями.
– Что ты примолк, соловушка? – крикнул один из них, видя, что певец убирает в дорожную суму свой инструмент. – Или мы тебе не ровня?
Певец отвернулся, пряча глаза, но настроение горластых молодцев резко переменилось: угрожающе скаля зубы, они дружно двинулись на него. Зеваки поспешно расступились, но не все: в городе многие недолюбливали вольфорранов, и кое-кто из людей сейчас был тоже не прочь почесать кулаки. Юстэс, помимо воли, оказался в самой гуще: завязавшаяся потасовка захватила и его. Он поймал сильный удар в ухо, от которого зазвенело в голове, и тут же его кулак ткнулся в чью-то волосатую скулу… Потом он увидел, как один из волчьеголовых вырвал из рук певца его котомку, и бросив наземь, занес над ней пудовый сапожище. Юстэс мгновенно подлетел к обидчику и уложил его ловким ударом.
– Дозорные!.. – истошный вопль быстро разрядил густую толпу.
Над головами дерущихся возникли серые тени. Народ бросился врассыпную: несколько человек забились в конвульсиях на земле, пытаясь вырваться из невидимых сетей. Юстэс почувствовал, что его схватили за руку: это был певец.