Полнолуние

— Коты пропадать стали, — с мрачной торжественностью отозвался Колычев. — Коты деревенские, они же по селу сами по себе гуляют, домой лишь как проголодаются приходят, а тут вдруг один за другим приходить перестали. Да ладно бы только коты, у кого собаки небольшие были, али щенок какой, те тоже исчезать начали. Вначале просто понять ничего не могли, что за напасть такая, а потом как-то пацаны в лесочке на поляне кострище нашли. А в нем, значит, косточки. Скелетики, уж больно на кошачьи похожие. А чуть позже еще одно кострище обнаружили, а потом еще. Тут и ясно всем стало, кто-то животинку, что сама по себе бегает, ловит да в костре сжигает. Хотя был еще вариант, что не сжигает, а жарит. Мясо ест, а кости выбрасывает. Вот только тогда непонятно было, отчего скелетики целые. В общем, пацаны все — и местные, и те, что с города на лето понаехали, — решили выследить, что ж это за живодер у них такой объявился. Ну и выследили… Мне бы горло промочить.

— Я сейчас!

Зубарева рассказ явно заинтересовал. Быстро вскочив на ноги, он бросился на кухню и почти сразу же вернулся с полным стаканом.

— Это что ж, вода? — непонимающе уставился на стакан участковый. — Воды мне и жена налить может.

Он укоризненно покачал головой.

— Ох ты, жучара, — восхитился Вадим, подходя к вешалке, на которой теснилась верхняя одежда всех собравшихся, — хорошо, у меня небольшой запас дорожный имеется. — Достав из внутреннего кармана куртки приличного объема стальную фляжку, он протянул ее Колычеву. — Можешь пить, я не заразный, вчера даже справку дали.

Участковый неторопливо открутил винтовую крышку и поднес фляжку к губам. Сделав глоток, он на мгновение зажмурился, смакуя, а затем, одобрительно кивнув, вновь впился губами в горлышко.

— Ты давай сильно не налегай, — забеспокоился оперативник, — еще неизвестно, чем там у тебя все закончится. Может, и поить не за что.

— Да уж, не дослушаешь, не узнаешь, — усмехнулся Колычев, закрывая флягу и возвращая ее Вадиму. — Так вот, в то лето недалеко от Монино цыганский табор стоял. Цыганам, конечно, всякие грехи приписывают, порой и такое, чего они отродясь не делали, но чтоб они так с живыми тварями обращались, про то никто и не слыхивал никогда. Так что на них по первой особо и не думали. А потом, в один прекрасный день, суббота как раз была, пацаненок один примчался в деревню. Сам он на велике мотался на пруд за селом, садок проверить, а как назад ехал, так и заприметил, что человек какой-то к лесу бежит, а в руках вроде кого-то мелкого держит, и этот кто-то, кажись, даже из рук вырваться пытается. Сам-то он один побоялся вмешиваться, вот и примчался на то место, где всегда пацаны постарше собираются, которым уже лет по четырнадцать-пятнадцать стукнуло. Ну что ж, они ноги в руки, на велики попрыгали и к лесу. В лесу-то, конечно, не так просто кого найти можно, но так их ведь человек десять было. Да и к тому же шерстью паленой завсегда далеко воняет.

Петр Григорьевич протянул руку к стоящему на столе стакану с водой и залпом осушил его больше чем наполовину.

— Вот, значит, к костерку, они как раз все и подоспели. Щенка, правда, спасти уже не успели. Я точно не знаю, что там за щенок был, кто-то мне даже рассказывал, что породистый, овчарка. Только я думаю, врут. Не станет такой щенок без присмотра по селу бегать, не выпустят его. Наверняка какая-нибудь дворняжка была. Но ведь оно разницы нет особой — овчарка это али дворняга какая, все равно жалко. Его ж, бедного, проволокой обмотали, чтоб вырваться не мог, и живьем в костер бросили. А сам живодер этот у костра сидит да любуется. Вот только не ожидал он, конечно, что ему вдруг компания такая нарисуется. Дай-ка я еще глоток сделаю.

Зубарев молча протянул флягу участковому.

— Ну что тут вам еще сказать. У вас-то хоть у кого дети свои есть?

Не дождавшись ответа, Колычев удивленно взглянул на Лунина.

— И ты, что ль, бездетный? Пора бы уже… Так вот, дети иногда бывают жестоки. Мстительны и жестоки. Могут такое сделать, до чего и взрослые не додумаются. Вот и эти сделали. Там же у костра кто сидел? Мальчишка, такой же, как они, лет двенадцать, кажись, ему было. Цыганенок, из табора. Любил он, значит, смотреть, как живое существо мучается. За то и поплатился. Деревенские его все толпой на землю повалили, руки-ноги той же проволокой связали да в костер и бросили. Уж не знаю, как они до такого додумались. Вроде один из них как раз хозяином того щенка был, но это, скажу вам, не точно. Ну так что, в огне-то ведь смерть не быстрая. Цыганенок этот как начал на весь лес голосить от боли, так вся деревенская пацанва и разбежалась. Может, на этом все бы и кончилось, да только август уже был, конец самый. Народ по лесу всякий шастал. Грибы собирал, ягоды. Вот таким грибником Мама Люба и оказался. Он тогда, правда, Мамой еще не был. А был это обычный мужик, Любавин Сергей, как же его по батюшке, — пытаясь вспомнить, Колычев ущипнул себя за переносицу, — Борисович, если не ошибаюсь.

— Ничего себе, обычный, — пробормотал Кольт, — такого в лесу встретишь, сам в костер сиганешь.

— Крупный, конечно, мужчина, что сказать, — согласился Петр Григорьевич, — ну так что ж, богатырям только в сказках быть? Имелся, правда, у нашего богатыря один недостаток, дефект, можно сказать. Тело у него выросло богатырское, а вот с умом скудновато оказалось.

— Ну, это мы уже заметили, — усмехнулся Зубарев, — там не то что скудновато, там все совсем печально.

— Нет, дружок, — вздохнул участковый, — раньше-то он совсем другой был. Немного с чудниной, конечно, но все ж не такой, как сейчас. У него даже не то подруга была, не то невеста.

— Тоже, поди, прибабахнутая. — Макаров ткнул локтем сидящего рядом Кольта, и оба одновременно захихикали.