Этюд на холме

В ярости рассуждая о том, что делать дальше, Кэт подошла к буфету и поставила банку йогурта на рычаг телефона.

Сорок девять

Анджела Рэндалл. Тупая сучка. Из-за нее были проблемы с самого начала. Были эти утомительные телефонные звонки. Письма. Открытки. Дважды она просто появилась у него на пороге посреди ночи, со своим коровьим лицом, исполненным тоскливой жалости к себе, и она хотела, чтобы он пригласил ее внутрь, хотела его. Она была ему противна. В какой-то момент он отказался лечить ее, и в любом случае, у нее не было болезней или проблем физического характера, с которыми он мог что-то сделать; ее проблемами были уродливые эмоциональные отклонения, которые свойственны старым девам во время менопаузы. Когда пришли первые два подарка, он отослал их обратно. Она послала их еще раз, а потом и другие, вместе с одной и той же смехотворной запиской. В конце концов он решил игнорировать их, и подарки продолжали приходить, дорогие, нелепые подарки, унижавшие ее. Его это уже совершенно не заботило.

Но теперь именно из-за нее начались проблемы. Он подумал о ней, лежащей у него в хранилище, такой тощей и жалкой, хотя он никогда не испытывал жалости.

Фрея Грэффхам заметила часы, но как она вообще узнала о них? Анджела Рэндалл, видимо, была настолько глупа, чтобы оставить что-то валяться прямо посреди своего дома, какое-то его предписание, имя или адрес. Что-то навело Грэффхам на подозрения.

Он устал. Его действия и планы определялись извне, какими-то случайными событиями и людьми, а он всегда внимательно следил за тем, чтобы не допускать такого. Из-за этого он был на грани срыва. Он плохо спал. Встреча с полицией посреди бизнес-парка не помогла делу.

Он намазал хлеб маслом и вскрыл пластиковую упаковку копченой макрели. Он думал, что знает, как справляться с тревогой, думал, что научился этому много лет назад, но сейчас напряжение в его теле и душе одерживало верх.

Он вздохнул, нарезая салат. Его руки были снова связаны, а времени было совсем мало. Он знал, что должен делать дальше.

Он сел, покрутил регулятор на приемнике, пока не наткнулся на передачу с музыкой Филипа Гласса, а потом, под ее звуки, начал методично есть и думать.

Собор был полон. Сидя между двумя рядами альтов и слушая, как мощные волны звука поднимаются от оркестра внизу, Фрея Грэффхам чувствовала себя опьяненной. Пение всегда поднимало ее на особый уровень счастья и удовлетворенности. Было какое-то головокружительное удовольствие в том, чтобы получать нужные ноты и мелодии, внося свою лепту в хор других голосов, и музыка приобретала еще одно измерение, когда ты был исполнителем, находящимся прямо посреди нее. Просто слушать значило находиться абсолютно вовне, как будто сидеть на скамейке запасных. Акустика в соборе была непростая, и секции пианиссимо имели тенденцию уходить высоко под своды, словно струйки дыма, но то, что собор был настолько заполнен, немного помогало, и крещендо звучали волшебно. Она заметила Кэт Дирбон, когда встала вместе с альтами, и ей стало интересно, здесь ли Саймон, но большую часть слушателей нельзя было различить в сумраке.

Как и всегда, когда она пела или слушала, она быстро забыла обо всем остальном, как и все они. Восторг от выступления продолжал нести их на своих крыльях еще очень долго после того, как оно закончилось, после того, как они наконец вышли из собора и оставили его наедине с собственной пустотой и тишиной, которые все еще были удивительно наполнены музыкой, даже после завершивших мероприятие напитков и угощений и взаимных поздравлений в Сент-Майкл-холл. Он отнес каждого из них на улицы, к их машинам, пока они смеялись и окликали друг друга, а потом принес их домой.

Этим вечером Фрея шла из дома пешком, и отделилась от дюжины остальных только на повороте на свою улицу. Это была теплая, мягкая ночь, полная звезд и сладкого запаха свежескошенной травы. Она устала, но пройдет еще много времени, прежде чем она ляжет спать. Она примет ванну, повозится по хозяйству, посмотрит ночной фильм по телевизору и постепенно совсем успокоится.

Она проверила свою машину, как обычно. Она была припаркована под фонарем в нескольких ярдах от ее входной двери. Ее имя числилось в списке претендентов на один из немногих гаражей, оставшихся в старом городе, но было непохоже, что какой-нибудь из них в ближайшие годы освободится. На улице было тихо, как и всегда, и она не особо волновалась, что ее машину могут угнать или испортить. Чувство того, что и ее дом, и ее машина находятся в безопасности, было все еще непривычным для нее после Лондона.

Закрыв дверь и почувствовав, как уютная атмосфера собственного дома обволакивает ее, она задумалась, сможет ли отказаться от всего этого снова, сможет ли она когда-нибудь с кем-то жить, с кем-то отдыхать, с кем-то засыпать и просыпаться и проводить день за днем, даже если этого кого-то она будет любить всем сердцем. Сможет ли Саймон, так же уютно устроившийся в собственной квартире в своем квартале, как и она, отказаться от такой независимости?

Прямо сейчас все, чего Фрее хотелось, было здесь, в ее мирных комнатах, где она упивалась удовлетворением от музыки, которую помогала создавать, где в ее голове все еще могли звучать голоса и инструменты, которые ее окружали. Она направилась на кухню, тихо напевая.

Сначала она не была уверена, действительно ли услышала какой-то звук со стороны входной двери. Она замерла. Мягкий стук раздался снова.

Было без двадцати минут полночь, и верхний свет во всех соседних домах уже был выключен. Потом она вспомнила телефонное сообщение от Саймона. Она достала расческу из сумки и прошлась ею по своим коротким волосам, прежде чем помчалась с сердцем в пятках открывать дверь.

Прежде чем она успела понять, что происходит, Эйдан Шарп быстро шагнул внутрь и запер дверь одним движением. Он положил ключ в карман.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказал он.

Инстинктивно Фрея двинулась назад, в гостиную, и подбежала к столу, на котором оставила свой мобильный телефон. Обычно он был у нее в сумке или в кармане куртки, но этим вечером из-за концерта она решила оставить его здесь.