Этюд на холме

– Боже мой, – Саймон Серрэйлер сказал это настолько глухим голосом, что Нейтан Коутс даже не разобрал слова, но проследил за взглядом старшего инспектора, который был направлен в дальний конец помещения.

– Господи Иисусе, – собирался сказать Нейтан, но когда открыл рот, из него донесся лишь странный мяукающий звук.

Запись

Теперь я тебе все рассказал. Теперь я поговорил с тобой. Я распрощался с ложью и замалчиванием. И именно теперь, когда, возможно, мы скоро встретимся лицом к лицу, я должен сказать тебе правду, разве нет?

Я ненавидел разговаривать с тобой. Я ненавидел, когда ты пыталась заставить меня говорить, пыталась залезть мне под кожу, пыталась жить моей жизнью вместе со мной.

Но на этот раз я был рад наконец сорвать все покровы. Я рад, что ты знаешь меня – знаешь то, что я решил позволить тебе узнать. Потому что, в конце концов, у меня есть выбор и власть. Последнее слово. Я.

Не ты.

Я. Я. Я. Я. Я. Я.

Пятьдесят четыре

Господь благодати, Господь доброты,Твой лик и твой голос полны красоты.В сон вечный прими нас и благослови,Наполни нам сердце покоем любви[21].

Последние строчки гимна отзвенели для всей собравшейся паствы, для солистов хора Святого Михаила и для юных хористов, а потом вознеслись под своды собора. Гроб Фреи Грэффхам из светлого дуба стоял на небольшом постаменте на ступеньках алтаря. Она сама смотрела на эти своды, на этих позолоченных ангелочков и резьбу, когда пела здесь, поэтому Кэт подумала, что это было даже более чем просто правильно, что он стоял там. От прекрасного гимна у всех встал ком в горле.

Собор был полон. Полицейские из прежних команд Фреи в столичной полиции сидели рядом с коллегами из Лаффертона. Тут и там сверкали золотые позументы. Старшие констебли и заместители старших констеблей, старшие суперинтенданты и суперинтенданты. Старший инспектор Саймон Серрэйлер сидел на скамье рядом с проходом, через который прошел на кафедру, чтобы зачитать текст из Ветхого Завета. Нейтан Коутс сидел вместе со своей невестой во втором ряду, среди своих товарищей, которые работали и с Фреей. Мэриэл Серрэйлер, сидящая на своем месте среди других альтов, слушала знакомые слова из старого Молитвослова и впервые с момента гибели Фреи почувствовала не только печаль, не только грусть от утраты нового друга, который ей так нравился, но и какое-то более глубокое сожаление о чем-то таком, что она не могла сформулировать даже для себя. Она старалась изо всех сил, смотрела вперед, работала, не зацикливалась надолго ни на чем, что предлагало ей настоящее. Благодаря этому ей удавалось так долго сохранять свой несчастливый брак со злым, ожесточенным человеком, но теперь смерть Фреи заставила ее увидеть все это до боли четко. Пустая трата времени, пустая трата жизни, мысли о всех тех вещах, которые она так и не сделала, подавляемая столько лет злость – все это нахлынуло на нее прямо здесь, в этом месте, которое она так любила, и она не знала, как справиться с этим и как на это нужно реагировать. Она подумала об Эйдане Шарпе, безумном, одержимом, отвратительном, исковерканном – из-за чего? С какого момента? И почему, почему, почему?

Все загремели стульями, как только закончился гимн. Нейтан Коутс поднялся и пошел к кафедре. Его лицо было напряжено из-за сдерживаемых чувств, и в своем легком сером костюме и черном галстуке он выглядел как школьник. Он положил обе руки на кафедру и прочистил горло. Эмма сжала руки в кулаки, переживая за него. Сначала он сказал, что не сможет этого сделать, что он боится заплакать, как он часто плакал после того, как умер его сержант. А потом, внезапно, он передумал. «Взял себя в руки» – как он ей сказал. Но она знала, как тяжело для него это будет.

– Этот текст взят из Евангелия от Луки, главы десятой: «Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам…»

Его голос становился все сильнее, пока он читал притчу о добром самаритянине, так что в самом конце он ясно, гордо и жизнеутверждающе разносился по всему зданию. Когда он возвращался к своей скамье, он остановился у гроба и склонил голову.

– Помолимся.

Эмма взяла руку Нейтана и сжала ее в своих, чтобы унять дрожь.

Карин Маккафферти чувствовала, что устала. Она почти что осталась дома, убежденная Майком, который говорил, что ей не надо заставлять себя идти, Майком, который ужасно боялся за нее и который ужасно боялся за себя, который оказался абсолютно беспомощен перед лицом того, что он теперь считал ее смертным приговором. Он не верил в тот путь, по которому она решила идти, и не понимал мотивов, которыми она руководствовалась. Теперь, когда оказалось, что он был прав – что все вокруг были правы, кроме нее, – он находил причины, чтобы не быть рядом, чтобы не видеть, как ей становится хуже и как она слабеет.

«Но мне не хуже, – сказала она себе, когда они встали перед последним гимном, – я знаю это. Я знаю». В последние пару недель она чувствовала себя за каким-то щитом, или внутри кокона, или в центре круга некоей мощной защитной силы. Медленно, постепенно она излечивалась и крепла. Ей было совсем не страшно стоять здесь вместе со всеми ними, когда они начали петь:

Тот, у кого отвага есть,Пускай идет за мною…[22]

Ей стало любопытно, кто выбрал «Быть Пилигримом», – или, может быть, сама Фрея оставила распоряжения по поводу своих похорон? Наверное, те, кто на работе постоянно подвергается опасности, часто их оставляют, пусть даже в форме записки, нацарапанной на бумажке и оставленной в шкафу.

В тот момент, когда Карин услышала, что случилось, она навсегда заперла дверь в ту часть своего сознания, где она все еще лежала на кушетке, а Эйдан Шарп наклонялся над ней, заперла ее, закрыла на все замки и выкинула все ключи. Она больше никогда не хотела туда возвращаться. Она поговорила обо всем с Кэт Дирбон, рассказала своему целителю и сделала свои выводы. Она не могла даже пытаться это понять, не говоря уже о том, чтобы об этом судить. Лучше просто об этом не думать.

Сэнди Марш подумала, что она может идти, после того как они спели гимн, тот же самый, что они пели для Дебби. Она сидела в дальнем конце собора. Джейсон пошел с ней, хотя она этого не хотела, но сейчас, посреди всего этого, когда на нее снова нахлынули воспоминания, она была рада, что он рядом, что он всегда был рядом, со своим твердым локтем и с серьезным запасом больших чистых носовых платков.