– Все, я поеду к маме. Мне надо ей все рассказать, и немедленно. Она столько лет жила и ничего не знала, всю жизнь думала, что ты ее бросил. Я знаю, что она страдала, поэтому, наверное, и меня не очень любила.
Миликян запустил пятерню в волосы и взъерошил их. Его шевелюра была роскошной, густой, вьющейся, но совершенно седой.
– Кирочка, поехали вместе, я очень виноват перед твоей мамой. Мне нужно было выяснить с ней отношения, а я, видишь ли, оскорбился. Иногда люди, вместо того, чтобы сказать, что любят друг друга, промолчат из-за какой-то гордости. И все, несчастны всю оставшуюся жизнь.
Карен Суренович говорил эмоционально, сопровождая свою речь оживленной жестикуляцией.
– Нет, па, сначала я с ней переговорю. Иначе все окончится, так и не начавшись. Ты меня подвези только, если не сложно, а дальше я уже сама.
Длинный день продолжался. Миликян щелкнул машинным брелоком, и черный красавец внедорожник басовито пикнул, подмигнув им фарами.
Отец вклинил «Тойоту» в поток машин и поехал в сторону Кириного дома, уточнив, на прежнем ли месте они живут. Он вел машину излишне резко, на высокой скорости, но Кире совсем не было страшно. Они ехали и молчали, каждый думал о своем. Наконец, автомобиль въехал в нужный двор. Кира открыла дверцу и увидела, как отец подался вперед, наклонился и пытается через лобовое стекло увидеть их окна.
Волнуясь, с колотящимся сердцем, Кира позвонила в родную дверь.
Мама открыла ее мгновенно, словно только и ждала звонка. И Кира снова подумала о том, что ее мать несчастна и очень одинока. Алиса Витальевна приходу дочери обрадовалась, даже приобняла ее и провела ладонью по волосам.
За чаем она рассказала Кире, что ее уволили с работы.
– Представляешь, и это после десяти лет пахоты на этом треклятом предприятии! Только мне исполнилось пятьдесят пять, как сразу Амосов вызвал к себе и все – пожалуйте на пенсию. Сказал, что на меня постоянно поступали жалобы, что я, дескать, как начальник отдела кадров проводила дискриминационную политику по национальному признаку. А они, мол, терпели меня, потому что знали, что мне скоро на пенсию. Просто терпели, – и она смахнула злую слезу.
Кира молчала, с мамой не спорила, боялась нарушить хрупкий мир, сложившийся между ними. Наконец, Кира решилась:
– Мама, мне нужно тебе кое-что сказать. Я прошу у тебя пять минут, но только, пожалуйста, эти пять минут меня не перебивай. А потом можешь сказать все, что захочешь.
– Хорошо, – медленно протянула Алиса Витальевна, – говори. Какую бы ты глупость не сказала, пять минут я вытерплю.
Ну вот, мама произнесла это и снова стала собой прежней. Минута душевной близости между ними закончилась.
И Кира рассказала о Миликяне очень быстро, только самое главное: как он любил мать, как страдал и жертвой каких драматических обстоятельств стал. Рассказала и о том, как Карен увидел свою любимую с коляской и незнакомым мужчиной. И поскольку бабушка, Нина Анатольевна, сказала, что ее дочь вышла замуж, он решил, что незнакомый мужчина – его счастливый соперник.
Кораблева – старшая перебирала пальцами край кофты и казалось, не слышала рассказа. Дослушав Киру до конца, она повернулась и посмотрела дочери прямо в глаза. Ее лицо, всегда такое непроницаемое и немного высокомерное, стало меняться, в глазах появилось что-то человеческое, теплое. Наконец, на ресницах заблестели слезы. А как только Кира сказала, что отец подвез ее до подъезда, пролились водопадом.
– Я его так любила, – Алиса Витальевна громко высморкалась в бумажную салфетку, – а мама всегда говорила, что Карен меня обманет. Что все южные такие, добьются своего и в кусты.
– А кто был тот мужчина рядом с тобой? – задала Кира мучивший ее вопрос.
– Да понятия не имею. Мне сосед частенько помогал спускать коляску. Возможно, Карен, – она запнулась на этом имени, потом улыбнулась, и повторила его уже с улыбкой, – Карен и увидел меня в такой момент.