Но я не стреляю.
Не сейчас.
Внезапно до меня доносятся быстрые шаги, чьи-то штаны шуршат по траве и ботинки – по ракушкам.
Лает собака. Тень светит бледным светом.
Я чувствую влажный запах майоровой собаки и мягкую, теплую руку старика на запястье.
Указательный палец на курке, и я стреляю прямо в тень.
Лает собака; из-за пелены слез трудно разглядеть что-либо, но я понимаю, что тело лежит на земле рядом со мной.
Я поднимаюсь и стреляю в неподвижный ком еще четыре раза.
Четыре громких хлопка – как четыре коротких стука в дверь, ведущую к несчастью.
Симон
Полуостров Бьере
Эйстейн потом говорил, что он чуть не истек кровью. Но Симон знал, что делает, и сильно сомневался в словах Эйстейна.
Ту симпатичную девушку с повязкой звали Ванья; в туалете она заклеила Симону рану пластырем. Они немного пообжимались, а потом смылись, прихватив с собой пару бутылок вина.
Симон не мог понять, есть ли Ванье хотя бы шестнадцать. Но пила она, как алкоголик со стажем, а ее слова были словами человека, прожившего долгую жизнь.
Ванья достала свой телефон и поставила музыку.
Симон тут же узнал песню и обрадовался, что им нравится одно и то же.
Он взглянул на серое, как металл, море, лег на бок и посмотрел ей в глаза. Ничего не сказал – пусть музыка говорит.
Ванья наклонилась и поцеловала его.