Вот и конец лицедейству, подумал Хуртиг. Если все видели его насквозь, то нельзя верить ничему, что он там услышал. Кто врал ему, а кто нет?
Он вспомнил наркушу, на которого напал в туалете. Да, именно это он и сделал – напал, но тому нарку он сказал, что он полицейский, а не директор студии звукозаписи.
– Почему вы не остановили меня, когда увидели, что я режу себе грудь? – спросила вдруг Ванья, обвиняюще глядя на него.
Хуртиг вдруг вспомнил девочку, которую видел перед уходом. Он ее не узнал. И ничего не мог сказать в объяснение.
– Я резала себя, а вы видели – и прошли мимо. Вам самому от себя не противно?
На этот вопрос у Хуртига не было внятного ответа, и все, что он мог предложить, – это тысяча извинений и столько же отговорок и оправданий. Не мог же он сказать, что был на работе и у него имелись задачи поважнее, чем хлопотать над юнцами, которые сожгли себе легкие, потому что подошли слишком близко к огню.
Хуртиг не мог сказать, что это дело Эдит и Пола – заботиться о том, чтобы она была цела и невредима.
И уж определенно он не мог сказать, что это дело Хольгера. Хуртиг подозревал, что девочка не знает, кто ее биологический отец.
– Я слышала, вы выспрашивали насчет Голода, – сказала Ванья, когда Хуртиг не смог объясниться. – Зачем? Что вам от него надо?
Ответить на этот вопрос было проще. Хуртигу проще было не давать объяснений, связанных с изощренной моральной дилеммой.
– Потому что я или мы – полицейские хотим добраться до того, кто под именем Голода распространяет кассеты. Ты сказала, что это
– Да. Он единственный понимает, каково мне, и я люблю его за это. Почему вы хотите до него добраться? Он просто создает прекрасную музыку, и все.
Исполняющий обязанности комиссара полиции Йенс Хуртиг рассказал все, что ему известно о Голоде и кассетах.
И словно чтобы загладить вину оттого, что не вмешался, увидев, как Ванья ранит себя, Хуртиг изложил ей все подробности.
Наплевал на служебную тайну и параграфы. Он хотел, чтобы девочка, которая режет себя, поняла, что может случиться, если она продолжит в том же духе.
Что она может кончить, как Мария. Или как тот мальчик из Кунгсгордена. Что она следом за теми братьями-близнецами отравит себя газом. Что ее жизнь может оказаться такой же короткой, как у девочек из Вермлада и Моргунговы.
Короче мгновения эволюционного ока, и погаснет она в мгновение ока, в недоброе мгновение.
Он смотрел на Ванью, сидевшую перед ним с расплывшейся под глазами тушью.
На девочку с исполосованной грудью.
На дочь с влажными волосами.