Стеклянные тела

Из-за прерывистого дыхания воздух под курткой быстро нагрелся, и тепло высвободило запахи Эйстейна, впитавшиеся в темно-красную подкладку.

Под запахами взрослого мужчины – дыма, грязи и страха – она угадывала заразительный смех маленького Эйстейна.

Все сны, которые снились ей по ночам в доме у Эдит и Пола были переработанными настоящими воспоминаниями. Может быть, именно из-за потери семьи она не ощущает себя цельной, потому и погрузилась в эту вязкую, как ил, депрессию.

Эйстейн был той деталью, которой не хватало в целой картине. И, разумеется, поэтому она и любила музыку Голода. Ведь он обращался прямо к ней, ведь она говорила его словами.

Он всегда ненавидел ее.

А она боится его.

Они оба стали взрослыми.

Черная меланхолия

Промышленный район Вестерберга

Я ничего не говорю, но Йенс все же понял. Мой любимый Йенс, который скоро умрет.

Я снова сажусь за стол и навожу на Йенса револьвер.

Музыка будет звучать еще три минуты. Хватит для того, что я хочу сказать.

Я вижу в его глазах больше тревоги. У него прояснилось в голове, и мне нравится, как он сопротивляется наркотику.

– Убивать нелегко даже негодяев, – говорю я. – Еще труднее убить друга или кого-то, кого любишь. – Я взвожу курок. Уже совсем скоро. Голод замолчал. Остаток записи инструментальный, полторы минуты до конца.

До прекращения всего, навсегда.

Они входят в комнату – все, кроме папы.

Когда они зажгли свечи и погасили верхний свет, я набрался храбрости, посмотрел в щель между полом и скатертью увидел, что они разделись.

Майор Юнг встает у купели, чертит три крестных знамения на поверхности воды, а потом на дне чаши, после чего дует на воду.

– Чтобы влить Дух Святой.

Голые ноги мамы проходят рядом; она взбирается на стол, который благодаря скатерти превратился в священное пространство. Я прижимаю Эйстейна к себе, и дышать тепло и черно, когда я вижу ноги Ингу у короткого конца стола.