В тридцать лет

— Почему, например, нет рукавиц у людей? — перебил Алексеев.

— Это действительно. Забыл.

— Ну, а сколько у вас народ на трелевке зарабатывает?.. Вот вы сколько заработали сегодня? — Директор обратился к сидевшему рядом с ним лесорубу.

— Так ведь откуда знать, товарищ директор, в том-то все и дело, что втемную работаем. Вот руки разодрал этими тросами, а какая норма, за что вкалываем — ничего не известно.

— Пьянку прекратить надо, — Тася вскочила вдруг, но тотчас спохватилась, подняла руку. — Разрешите мне...

— Пожалуйста.

— Трезвым не видим своего начальника.

Саня Суконцев весь сжался, услышав ее голос, крепче сел на бревне, ощутил ладонями его неживую жесткость. Ему показалось, что Тася сейчас скажет что-нибудь и о нем.

— Это кого? — мрачно молвил Чудин.

— Известно кого. Вашу милость.

— Та-ак, — сказал директор.

И пошел на лесной поляне громкий разговор. Потом разговор стал тише, послышался смех, голоса повеселели. Вася Шмаринов перебрался по бревнам поближе к Сане Суконцеву и сказал потихоньку: «Сорок четвертый мне запиши». Вася стыдился, что носит такой размер. Саня записал.

Потемнело. Забарахтался в снегу директорский газик. Ребята скопом помогали ему выбраться на твердую колею. Особенно старался Саня Суконцев. Было ему до того хорошо, что казалось, он один сейчас вытянет машину. Тася все время была здесь, рядом, и, когда газик перешел на собственный ход, а люди отстали, сказала Сане, глядя ему в самые глаза:

— Витьку поцелуй за меня, а? До чего же я по нему соскучилась.

В совхоз ехали ночью. Саня быстро уснул. Малиевский тоже собрался спать. Там, на лесной опушке, слушая, что говорит директор, он понял, что человек этот крепкий, сбить его с толку нельзя. Малиевский, собственно говоря, понял это давно, но все не хотел признаться себе в этом: не любил он, отвык признавать себя хоть в чем-то неправым.

«Ничего, — думал он, — взялся ты круто, да посмотрим, сколько ты тут проживешь».

Угревшись, он задремал, но крепко заснуть не давали частые толчки.

Алексеев вдруг повернулся к Малиевскому, закинул руку за спинку сиденья и сказал неожиданно легко, охотно, доверительно:

— Я вообще-то токарь по специальности. Питерский рабочий. В Варшавских мастерских когда-то начинал. Теперь это громаднейший завод, слыхали, наверно, есть такой в Ленинграде — подъемно-транспортного оборудования.

— Ну как же, — веско оказал Малиевский, хотя в Ленинграде никогда не бывал.